Шелли Берз-Шпунгина

12 июня 2021

Шелли (Рашель) - дочь Исаака Берза и Тины Браун. О ней мы немного знали из воспоминаний Сергея Брауна. Еще больше строк он посвятил ей в своей книге "За рубежом былого". А праправнук Исаака и Берты Берз, правнук Липмана Берза и внук сына Липмана, Виктора (которого он трогательно называет Zeide) - Майкл Берс-Байк  - прислал Воспоминания Шелли, написанные по-английски.

Текст на 50 страницах. Переведены первые 30 страниц, описывающие юные годы Шелли в Латвии и годы ссылки в Красноярском крае с 1941 по 1946. В ссылку она попала в свои 13 лет. Воспоминания перекликаются с Воспоминаниями Сергея Брауна и Розы Браун, затрагивают биографию ее сводного брата Липмана Берса. По-видимому, из текстов членов семьи Берз-Браун можно составить настоящую Сагу.

Стр. 1 Воспоминания Шелли (с некоторыми сокращениями):

     Довольно трудно для меня писать эти воспоминания, хотя я хотела сделать это в течение долгого времени я не знала, какой язык использовать. Мой первый язык с рождения был немецкий, так как у меня была немецкая няня и мои родители говорили со мной по-немецки. В начальной школе я изучала латышский язык (мой папа хотел, чтобы я ходила в латышскую школу). Позже, когда мне было 6 лет, мои родители решили, что мне пора учить иностранный язык. Моя мама хотела учить меня французскому (этот язык она знала очень хорошо, так как училась в Сорбонне в Париже). Я не хотела заниматься с мамой, но, конечно,  я не могла сказать ей это, не желая обидеть ее. Поэтому я сказала ей, что  не люблю французский, а нравится мне английский язык. Так, мне наняли частного преподавателя, и я начала изучать английский дважды в неделю в течение 6 лет.

    Когда Советский Союз оккупировал Латвию, я учила русский язык, который был единственным языком, который я слышала и на котором говорила в течение Второй мировой войны. После войны, когда я вышла замуж, я начала говорить на идиш с мужем (после холокоста мы не могли говорить на немецком, а муж не говорил хорошо по-русски). В 1971 году, когда мы эмигрировали в Израиль, я изучала иврит, который стал родным языком моих внуков.

Стр.2  Мое счастливое детство

     Я родилась в Риге  15 января 1928 года.

 Мой отец Йозас Берз (Исаак Берз) был директором первой еврейской высшей школы в городе и учителем математики. Он фактически был основателем этой школы, и она называлась школой Берза (Берз-шуле). Моего отца любили и уважали его коллеги, а также ученики. Он был очень добрым, добродушным и с большим чувством юмора.

      Моя мама Дина, или как все ее звали, Тиночка, была учителем биологии в той же самой школе. Я могу сказать, что она всегда  элегантно одевалась. Много лет спустя мне рассказывали, что  ее ученики, вместо того  чтобы слушать о строении цветка, обсуждали платья и туфли моей мамы.   

Стр.3 В основном меня воспитывала няня. Она была немкой – мисс Вегенер, я очень любила ее. В то время все считали, что самое главное в воспитании детей – строгий режим. Утром мы должны были все вместе завтракать в столовой, сидя  за круглым столом с белой скатертью (мы, дети, всегда были счастливы, если первое пятно на скатерти делала мама).

     Каждый день я обедала одна в 13 часов. Обед мне готовила няня, и в основном это была котлета или телячья отбивная. После обеда я спала. Мои родители и братья обедали около 15 часов; обычно я не видела их, потому что, когда я вставала, родители отдыхали, а братья были заняты. Я видела их только вечером перед отходом ко сну, который был ровно в 20 часов. Никакие протесты или просьбы остаться еще немного, даже когда были гости, не помогали. Я помню, как однажды сказала маме, «когда я вырасту, я не буду спать вообще», на что мама ответила, « когда ты вырастешь, ты будешь счастлива лечь в кровать». Я часто вспоминаю ее слова.

Пропустим стр.4 Дедушка и бабушка Якубович Дедушка Берз     Бабушка Берз

   Стр.5 Каждое лето  мы всей семьей проводили 2-3 месяца на море в 20--25 км от Риги в рижской бухте Балтийского моря. Морской берег этой бухты имел широкую полосу белого песка, за которой была полоса соснового леса. За лесом маленькие поселки. Деревянные дома с верандами и садами, частично засаженными овощами, частично  цветами. Владельцы этих домов  сдавали комнаты или квартиры зажиточным семьям. Эти апартаменты обычно были без водопровода, туалета, газа и т.д. 

    Отъезд на «дачу» в моем раннем детстве был очень серьезным событием. За 2 недели до отъезда мама и горничная начинали паковать фарфор, кухонную утварь, постельные принадлежности и т.д.  Все это укладывали в большие дорожные сундуки. Мебель – софы, легкие кресла, люстры были накрыты специальными чехлами. Наконец прибывала телега, запряженная  двумя лошадьми. Кучер с горничной  грузили все в нее, и путешествие начиналось. Я помню,  мы с моей няней ехали в этой самой телеге. В те дни путешествие занимало целый день. В середине пути лошадей распрягали, кормили и поили. Мы прибывали только ближе к вечеру. В последующие годы наши вещи перевозились грузовиком, что занимало около двух часов. 

    Оба моих родителя  были убежденными атеистами, несмотря на то что обе мои бабушки были религиозны. Но наше еврейство всегда было ярко выражено. Мои родители работали  в еврейской школе, все друзья и знакомые родителей были евреи. С раннего детства у меня остались воспоминания о Песахе. Седер (порядок, 1-й день) был всегда веселым праздником. Мы ходили к бабушке Якубович, а после ее смерти к ее сестре – тете Маше и дяде Мосе. Так как я была самая младшая в семье, я всегда должна была прочитать «4 кадиша»(молитва, прославляющая святость имени Бога). Я не знала иврит, выучила только отдельные слова и всегда очень волновалась, боясь перепутать их.

    Я помню один седер, когда мои братья корчили смешные рожи, чтобы рассмешить меня. Но мне удалось прочитать свои кадиши до конца. Другие еврейские праздники я помню в основном по различным блюдам: Ханука – картофель, латкес (оладьи); Пурим – гоменташен с маком (уши Амана); Шавуот – сырные блинчики. Но в нашем доме были также особые блюда  для христианских праздников. Так, у нас были куличи на русскую Пасху, я раскрашивала яйца на латышскую Пасху, на Рождество мы пекли особое медовое печенье.

    Когда мне было 4-5 лет некоторые дети во дворе называли меня «жид». Я пришла домой со слезами и спросила маму: «Я не должна любить их?». Тогда мама объяснила мне, что я рождена еврейкой и нечего этого стыдиться, и что многие умные и важные люди были евреями. Я запомнила это очень хорошо на всю жизнь, и с тех пор я всегда горжусь, что я еврейка.

Стр.6 Мое первое столкновение  с политикой произошло 15 мая 1934 года, когда случился фашистский переворот в Латвии. До 1934 года Латвия была демократической страной  со множеством  партий и парламентом (сейм). Мой папа был активным членом Еврейской партии БУНД (это была социалистическая организация, которая боролась за культурную автономию для евреев в других странах). Два моих брата – Липа и Сеня  также были активными членами молодежного отделения БУНД». Только старший брат Муня не интересовался политикой.

     В 34-ом году к власти пришел Карл Ульманис, который в то время был министром сельского хозяйства и защищал крестьян. Он распустил сейм, многие политики были арестованы. Коммунистическая партия так же, как и БУНД, была запрещена. Большинство штатных сотрудников, принадлежавших к этим партиям, были уволены с работы. Немедленно был уволен папа и несколькими месяцами позже мама. Компартия так же, как и  БУНД, ушла в подполье. Обе организации объединились и начали издавать подпольную газету Vienota Fronte (Единый фронт). Мой брат Липа был ответственным редактором.

После двух ночей у тети Маши Липа покрасил свои волосы, загримировался и выехал на грузовике в качестве помощника водителя до границы с Эстонией. По дороге предполагалось пересесть на личную машину. Было договорено, что на определенном километре водитель должен остановить грузовик и лечь под него, якобы  ремонтировать что-то. Теперь вообразите шок моего брата, когда он увидел другого мужчину, лежащего под машиной. Так случилось, что другая машина действительно сломалась на том самом километре и действительно нуждалась в ремонте. Спустя несколько минут он увидел вторую машину с водителем, «ремонтирующим» ее. И это была нужная машина. Брат сменил машину и поехал в Таллин. Там состоялась встреча с несколькими друзьями папы, которые помогли ему получить нансенский паспорт (паспорт без гражданства, его учредил знаменитый норвежский путешественник, антифашист, Фритьоф Нансен). Спустя несколько дней Липа перебрался в Прагу, где жила его тетя. В Праге он начал изучать математику в университете, но это уже другая история.

    В это самое время в Риге латвийской полицией была арестована мама Липы – тетя Берта. Полицейский сказал ей: «У Вас хороший сын, когда он услышит, что мама арестована, он откликнется». Они еще не знали, что Липа уже за границей. Когда папа получил сообщение, что Липа в безопасности в Таллине, он послал Берте в тюрьму кусок мыла, на котором выгравировал на иврите слово «тов» (на иврите «хорошо»). Берта, конечно, поняла, что ее сын в безопасности и сказала: «Я не против остаться в тюрьме на некоторое время». Через неделю ее выпустили.

Стр.7 Одним воскресным утром к нам приехала полиция и арестовала папу. Его отвезли в отделение полиции, но 2 или 3 полицейских остались и приступили к очень тщательному обыску квартиры. Это заняло довольно много времени, так как у нас было много книг, а они просматривали каждую страницу.

      Кроме того, они останавливали всех, кто приходил в наш дом. Так как было воскресенье, появилось довольно много народа.  На следующее утро, когда все встали, раздался звонок в дверь. Это была дочь нашего пекаря, приносящая свежие булочки каждое утро. В ту минуту, когда увидела полисмена, она упала в обморок. Но быстро пришла в себя, и нашей горничной разрешили отвести ее в пекарню и принести еще булочек.

      Около 10 или 11 утра полицейским позвонили из главного управления, что все могут  идти по домам. А через пару часов, когда мы приготовили небольшой чемоданчик  с туалетными принадлежностями для папы, он позвонил нам, чтобы сказать, что он свободен и будет дома к обеду.

      Вот как закончилось мое первое, но не последнее столкновение с государственной властью. После того как папа был уволен из гимназии, он вместе с двумя латышскими инженерами основал строительную фирму. Мама участвовала в  социальной работе в различных еврейских организациях.

Стр.8

     Летом 1934 года  родители взяли меня с собой в Париж. В Париже жила мамина младшая сестра Мара. Она была замужем за Леонардом Розенталем (дядя Лёла), который в то время был мультимиллионером. Мама навещала их частенько, и они также навещали нас. Я была очень взволнована поездкой в Париж, тем более, что дочка тети Мары была примерно моего возраста. Ее имя, как и мое, было Рашель. Из Риги мы ехали поездом через Берлин. В Берлине жил брат моего папы  Бейнус с женой Эллой и сыном Константином (Костя). Гитлер был уже у власти, но нас уверили, что иностранцам нечего бояться. Во время нашего путешествия из Риги в Берлин я была удивлена тем фактом, что мы должны были изменить время на часах. На мой взгляд, время было абсолютно, и я не могла понять, как оно могло быть изменено. В Берлине дядя встретил нас на вокзале и отвез к себе домой, где мы остановились на день или два. На следующее утро мама повезла меня в знаменитый  берлинский зоопарк. Забавно, что только одно я вспоминаю из этого посещения – мы пошли в детский зоопарк, где молодняк двигался свободно. Мы купили маленький пакет орехов для  кормления животных. Подойдя к группе ягнят, я начала кормить их, но сначала они не ели орехи со скорлупой. Тогда я начала чистить орехи. Но когда все орехи кончились, ягнята начали есть скорлупки, а когда и они закончились, съели бумажный пакет. Я очень расстроилась, потому что думала, что у них может случиться несварение желудка. На следующий день мы отправились в Париж.

...В Париже в это время проходила Международная всемирная выставка, которую мы, конечно, посетили. Я помню немецкие и советские павильоны, самые большие и стоявшие напротив друг друга. Мы также ходили в палестинский павильон, где мы пили свежий апельсиновый сок. На берегах Сены были маленькие, очень экзотичные павильоны всех французских колоний. Мы также поднимались на Эйфелеву башню, ходили в Лувр и гуляли в парках и лесах, окружавших Париж. Всё произвело такое впечатление, что, хотя мне было только 6 лет, у меня до сих пор все отчетливо сохранилось в памяти. Рашель ходила в частную школу и должна была посещать ее только дважды в неделю. В остальные дни преподаватели должны были приходить к ней домой. У нее были уроки пения. рисования и танцев. Позже к нам присоединилась тетя Мара и ездила с нами  в течение всего времени, что мы были в Париже. Мы уже жили в Париже месяц. После этого наши родители поехали на фешенебельный курорт, а Рашель и я поехали на дачу  с нашей гувернанткой. После двух месяцев во Франции мы вернулись домой, полные впечатлений и воспоминаний.

Школа

   Стр.9 Осенью 1934 года я пошла в школу. Папа решил послать меня в латышскую начальную школу, чтобы  было меньше проблем позже при поступлении в Латвийский университет. Я ходила в эту школу 4 года и хорошо училась.

В школе был высокий процент еврейских учеников и был раввин на уроках еврейской религии. Так как я впитала атеизм с молоком мамы, я не относилась к этим урокам серьезно. Во втором или третьем классе три девочки, включая меня, ходили на уроки этики (вместо религии), но я не помню, о чем это было. 

  [Следующей] была средняя школа, я сдала экзамен и была принята. Эта школа  была с классическим уклоном – мы изучали латинский, французский и греческий языки. В эту школу я ходила только один год, потому что летом Советы оккупировали Латвию и все изменилось.

      В 1939 году Латвия подписала первый договор с Советской Россией и в нескольких городах разместились российские армейские части. Но России этого было недостаточно, и 17 июня 1939 г. советская армия вошла в Латвию. Мы, дети, бегали на главные улицы посмотреть. Я помню, как меня разочаровал вид солдат.

Стр.10 Солдаты латвийской армии, которых мы иногда видели на парадах, всегда были в отглаженных мундирах с блестящими пуговицами, гордо марширующие в сияющих сапогах.  Не так выглядели русские солдаты – они были невысокими, их мундиры помяты, и они имели довольно убогий вид. Возможно, они были усталые  и голодные, хотя они и не сражались, так как латвийской армии был дан приказ не сопротивляться.

    Этим летом мы не ездили на море, а меня отправили в частный детский лагерь. Там я встретила много друзей и у нас было замечательное лето. Конечно, наши родители, возможно, переживали трудные времена, потому что много частных магазинов, фабрик и домов были отобраны у законных владельцев (национализированы). Поскольку у нас не было недвижимости, я не беспокоилась. После этих летних каникул я вместе с моими друзьями вступила в детскую коммунистическую организацию. Мы не очень понимали, что это означает, но мы любили носить красные галстуки и чувствовали себя очень важными. Так как в моей латышской школе было очень немного пионеров, я хотела перейти в еврейскую школу. В это время все еврейские школы были реорганизованы. До советской оккупации в Латвии были школы с преподаванием на иврите, школы, где преподавание велось на идиш, немецком, русском языках и, конечно, в большинстве на латышском.  Я любила школу, потому что, во-первых, все преподаватели и ученики были евреи и, во-вторых, было много различных видов занятий.

В то время политическая ситуация  в мире, и особенно в Европе, была очень опасной. Германия оккупировала Австрию. В Ригу прибыло много еврейских эмигрантов. В большинстве они были безработными и ходили из дома в дом в поисках работы и пр. Мама иногда приглашала некоторых из них на обед. 1 сентября 1939 г. Германия вторглась в Польшу и началась Вторая мировая война. Мы слышали, конечно, о деятельности против евреев в Польше, но почему-то мы думали, что это никогда не случится с нами. Сейчас, оглядываясь назад, я не могу понять, почему мой папа ничего не сделал для того, чтобы уехать за границу. Семья мамы жила  в Париже, а у папы было много друзей-социалистов, которые могли бы ему помочь. Мама всегда говорила: «Если немцы придут Ригу, я все оставлю и убегу пешком». Много евреев не уехало, потому что они не хотели оставлять свое имущество. Но у нас не было никакой собственности – ни домов, ни вилл, ни магазинов, ни фабрик и т.д.

   Может быть, было что-то еще, но мне было только 13 лет и больше интересен мой мир. Я любила кататься на коньках зимой, у нас в школе помимо уроков были всякого рода занятия, у меня был бойфренд, который ввел меня в молодежную сионистскую организацию Olim. Это была настоящая Ха-Шомер Хазайр, но во времена Ульманиса была запрещена и возродилась с новым именем. Я помню,  как танцевала хорру и пела еврейские песни. Также мы часто ходили на художественные выставки, к друг другу на дни рождения. Мы не представляли себе, что наши жизни будут прерваны так скоро.

Стр.11

Сибирь (1941–1946)

     14 июня в 6 часов утра мама разбудила меня со словами: «Вставай, нас выселяют из Латвии». Мой первый вопрос был: «В Сибирь?». В моей голове  сидело, что если вас выселяют, то это Сибирь. Но мама сказала, что, возможно, только за пределы Латвии. Когда я встала, я увидела в нашем доме трех сотрудников НКВД (позже КГБ). Один, русский, был в кожаном пальто (очень популярное у русских коммунистов в то время). Другой был латыш и третий еврей. Русский вытащил ордер и громко зачитал, что Йозас Абрам Берз и его жена Дина арестованы и высылаются из Латвии за антисоветскую деятельность. Никаких конкретных причин не было названо. Так как мое имя не было упомянуто, мама спросила, что будет со мной. Комиссар подошел к телефону, кому-то позвонил и сказал, что я тоже могу быть с ними. Перед этим мама спрашивала меня, хочу ли я остаться с братом Сеней, который недавно женился и жил с родителями жены и новорожденным сыном. Сказать по правде, я очень хотела остаться, но не могла сказать об этом родителям, это было бы нечестно по отношению к ним. Позже выяснилось, что мне повезло, потому что брат с женой в то же самое время были арестованы и высланы, а  родители - нет. Так что  может быть, они взяли бы меня с собой, и мы были бы убиты немецкими самолетами, когда пытались бежать в Россию.

     Вернемся в наш дом.  Русский комиссар приказал нам собирать вещи, но не брать больше, чем  каждый из нас может унести.  Мама дала мне большую сумку и велела собрать свои вещи. Первым делом я спросила, могу ли я взять свой фотоальбом. Я собрала его накануне поездки на велосипедах с друзьями за город. Это были последние фотографии моего детства. Мне казалось, что это самое важное мое сокровище. Нам дали  около 2 часов на сборы. Перед тем как уйти, латыш сказал: «Хватай все, что можешь». Мама взяла несколько простыней, одеяла, подушки, полотенца и сложила все это в два больших пакета.

     Сотрудники НКВД конфисковали пишущую машинку, кожаную мебель и все наше столовое серебро. Потом разрешили позвонить дальней родственнице, жившей рядом.  Она пришла, и папа оформил несколько письменных разрешений на нее, чтобы она позаботилась о наших вещах. Около 8 часов мы покинули нашу прекрасную квартиру. Я помню, оглядываясь назад, маленький антикварный круглый столик с хрустальной вазой с темнофиолетовой сиренью. Перед нашим домом стоял грузовик, и мы сели в него вместе с нашим багажом. Грузовик поехал в направлении железнодорожного вокзала. Проехав несколько улиц, грузовик остановился, чтобы погрузить вторую семью. Это была очень видная семья профессора Пауля Минца, его жена и сын Эдгар. Профессор Минц был юристом и одним из авторов Латвийской конституции. Его брат был профессором медицины, и он оперировал Ленина. (Он умер в рижском гетто). Его племянник Коэн Минц был очень известным баскетболистом в израильской сборной команде).  В то время пока грузились вещи семьи Минц, мне разрешили сходить в ближнюю  пекарню купить несколько булочек и шоколадные конфеты. Когда все расселись, мы тронулись в путь. Я помню взгляд брата моего друга, идущего на работу с бумажным пакетом с сандвичами. Он увидел, что я тоже сижу в грузовике, и помахал мне. Возможно, он подумал, что мы уезжаем на море. (Больше я его никогда не видела).

     Нас привезли на железнодорожную станцию за городом, которая предназначалась для грузовых перевозок. Там стояло много товарных поездов. Нам приказали садиться  в один из вагонов. В вагоне были полки, нам удалось занять верхнюю полку.

Стр.12

Когда вагон был заполнен испуганными людьми, двери закрыли. На весь вагон было одно маленькое окно, было жарко и душно. Мы по очереди стояли у окна, чтобы подышать свежим воздухом. Эдгар Минц был избран старостой вагона. Через некоторое время нам сказали, что есть вагон с магазином, где мы можем купить немного еды. Я не помню, кто на самом деле покупал еду, но там были консервированные шпроты и сладости, называемые  Lambethwalk (фильм 1939 г. по мотивам песни про улицу в Лондоне). Воды не хватало. Мы получили хлеб, и так как никто не был голоден, его сложили в углу полки; каждый, кто хотел, брал несколько ломтиков. Три дня наш поезд стоял на месте. Время от времени дверь открывалась и кого-нибудь заталкивали (вероятно, члены семьи, кого не было дома во время ареста). Они говорили нам, что у платформ стоят много поездов. В вагоне, конечно же, не было туалета. В середине вагона напротив двери было какое-то сиденье с дыркой в центре. Кто-то пожертвовал несколько простыней, из которых сделали занавеску, чтобы как-то уединиться.

 Я помню, что одна латышская леди не смогла воспользоваться  этим туалетом за все время нашего пути, которое длилось 18 дней.

Вечером мама сделала несколько постелей, мы частично разделись и попытались уснуть. Вдруг открылась дверь, и  охранник выкрикнул: «Все мужчины берите свои вещи и на выход». Когда спросили почему, он ответил, что для удобства переезда мужчины и женщины должны быть разделены, а в конце путешествия мы сможем встретиться. Трое мужчин вскочили, но некоторые начали спорить с охранником, говоря, что их жены больны и их нельзя оставить одних. Папа был в своем нижнем белье, ему приказали «Одеться, ты должен идти». Но он сказал мне: «Нет никакой спешки, успею». После некоторых споров охранник, сытый по горло, обругал всех нас и закрыл дверь. Так папа остался с нами. Только много позже мы узнали, как нам повезло.

Через три дня наш поезд окончательно покинул Ригу и направился  к российской границе. Я встретила несколько детей моего возраста. Мы говорили о нашем прошлом и гадали, какое будущее нас ждет. В течение 18 дней нашего путешествия нам давали горячую пищу только  3 раза. И только посреди ночи. Я помню, что ела три раза в день хлеб со шпротами. Наш поезд не останавливался на станциях, но позже только в богом забытом месте. Иногда нам разрешали выйти, чтобы размять ноги. Далеко не расходились, потому что никогда не знали, как долго поезд будет стоять.

     На одной из этих остановок я вдруг встретила Розу, жену моего брата Сени. Я была очень удивлена, так как мы были уверены, что она еще в Риге. Она только сказала мне, что мой брат не  вместе с ней  и что с ребенком все хорошо. Затем мы услышали  свисток и побежали к своим вагонам. Мама решила, что Роза со своими родителями, так что она не слишком волновалась. ( Позже выяснилось,  что это было неправдой.) В какой-то момент мама вдруг заболела – у нее был абсцесс в легких, который дал ей лихорадку. Мы были очень обеспокоены из-за антисанитарных условий. Но в поезде была женщина-врач, которая подлечила маму, насколько это было возможно, и  воспаление было остановлено. В течение первых дней путешествия мы понятия не имели, началась ли война, хотя  ходили слухи. Только однажды мы проехали мимо  большого железнодорожного вокзала (я думаю, это был Новосибирск) и увидели большой плакат со словами «Смерть фашистским оккупантам».

     Иногда поезд останавливался в маленьком поселке, и дети приносили немного редиски или салата на продажу. Мы были потрясены тем, что дети просили хлеба.

Стр.13

Наконец через 18 дней мы прибыли в город Канск, где нас  разместили в местной школе. Было начало июля и были летние каникулы. Здесь мы наконец встретили Розу с ее малышом Сережей.  Она рассказала нам, что мой брат Сеня в Риге был посажен в другой поезд и у нее нет никаких сведений, где он. Ее родители остались в Риге в своей квартире. Она рассказала нам также, что пока еще наш поезд стоял в Риге, какой-то офицер принес ей записку от брата, в которой он советовал отправить малыша домой к ее родителям. Она начала плакать, но офицер пытался убедить ее оставить малыша с собой. Он сказал, что никогда не знаешь, что может случиться здесь. Тогда Роза сказала, что у нее нет ничего нужного для малыша, на что офицер разрешил ей написать записку матери, и чтобы кто-нибудь принес ей необходимые вещи. Так как Роза была слишком расстроена, он даже достал лист бумаги и начал писать сам. Благодаря этому офицеру кто-то действительно пришел домой к ее родителям и принес много вещей: подгузники, консервированное детское питание, детскую коляску и спиртовку для подогрева воды. Благодаря всем этим вещам Сережа остался в живых, хотя условия в Розином вагоне были еще хуже, чем в нашем. Он был переполнен, и в нем были случаи дизентерии. Роза была очень осторожна, кипятила каждую каплю воды. Она также берегла каждую каплю использованной воды, чтобы замыть подгузники (памперсов в то время не было).

Через несколько часов папу вызвал дежурный офицер и сказал, чтобы он составил список из 20–30 человек, которых можно было бы послать в колхоз – коллективное хозяйство в 30 км от Канска. Мой папа был очень наивным и думал, что в колхозе было бы лучше, чем в городе: там будет  больше пищи. Так, он включил в список много людей, знакомых по Риге. Однажды посреди ночи нашу семью вместе с Розой и Сережей и всем багажом погрузили  на телегу с лошадью и кучером. Дорога была очень плохой и заняла много времени, пока мы добрались до места. Помню красивое небо – это было перед восходом солнца и была радуга. По дороге мы очень беспокоились о Сереже, потому что его коляска стояла так, что мы не могли его видеть. Рано утром мы прибыли на место. Нам показали пустой маленький домик на краю селения. В доме была одна комната с русской печью у стены. У другой стены стояла длинная лавка. Я не помню, был ли там стол сразу, но в конце концов он у нас был. В доме была еще одна  комната, но ее занимали другие люди. Ванной комнаты и туалета не было. 

Ночью папа, мама и я спали на печи, Сережа в своей коляске, а Роза сделала себе постель из 3 чемоданов. Мы были счастливы, что у нас были простыни, одеяла и подушки. На следующее утро колхозный бригадир послал всех на работу в поле. Я осталась дома присматривать за Сережей. Так как у нас не было рабочей одежды, мама оделась так, как она одевалась в Риге. Она пошла в поле в костюме из французского шелка. Материал был очень приятный, белый с черным. Представьте наше удивление, когда мама вернулась домой с работы – блузка сзади напоминала решето с маленькими дырочками. Позже мы обнаружили, что это насекомые съели шелк. Мы получали около 300 граммов хлеба каждый день, но он был такого плохого качества, что мы едва могли его есть. Селение было расположено в низине, окружающие его холмы поросли березой. Иногда в свободное время мы ходили собирать землянику. Я многого не помню из того первого лета. Однажды папу с другим ссыльным послали в лес на телеге с одной лошадью за дровами, конечно же оба не очень умели обращаться с лошадью; спускаясь с холма, лошадь взбесилась и пустилась галопом. «Кучер»  потерял вожжи, и папин напарник закричал: «Мистер Берз, прыгайте!» и сам выпрыгнул из телеги.

Стр.14

Папа был очень спортивным, и он остался в телеге. В конце концов, лошадь остановилась, и папа выбрался без всяких повреждений. Его напарнику повезло меньше – он получил травму головы и так никогда не оправился.

В сентябре я пошла в школу.  Я пошла в 7-й класс начальной школы (школа была только в нашем селении). Мой русский язык  в то время был очень плох, особенно моя орфография – я путала латинские буквы с русскими. Преподавание в школе было на довольно низком уровне, потому что почти все учителя - мужчины были мобилизованы. Но я любила учиться  и скоро стала одной из лучших учениц в классе. Английский я знала много лучше, чем моя учительница. У меня появились друзья; мы гуляли по берегу реки с одним из наших друзей, играющим на аккордеоне. В селении был клуб – место, где демонстрировались фильмы, читали лекции и была всякого рода другая деятельность. Иногда я принимала участие в ученических спектаклях.

     В начале октября наступила зима; в середине ночи нас разбудили офицеры, пришедшие арестовать папу. Конечно же никто нам ничего не объяснил, мы очень боялись, что его расстреляют.

     Утром мы узнали, что еще 8 мужчин были арестованы и доставлены в  трудовой лагерь не очень далеко от нас. Но мы не были уверены, пока не получили открытку спустя месяц или два. Папа писал, что он в порядке и находится местечке Решеты в нескольких часах езды от Канска. Он также сообщил  номер его почтового отделения. Раз или два мы посылали  ему посылку с сухарями, табаком и луком. Папа не курил, но использовал табак для обмена. Многие лагерные заключенные меняли табак на хлеб.

     После ареста папы мы чувствовали себя беспомощными. Приближалась зима, мы понятия не имели, как достать дрова для дома. Решили обратиться к соседям. Это была местная семья: мать, отец, двое взрослых дочерей и сын, у одной из дочерей был младенец (отец ребенка был в армии). В доме была одна большая комната с прилегающей кухней. Нам выделили угол в комнате около 4 кв. м. Около одной стены стояла Сережина коляска, у второй – деревянная кровать для меня и мамы, а Роза спала , как  и раньше,  на 3 чемоданах, днем их засовывали под кровать. Я не помню, сколько мы заплатили за это размещение, но  это было недешево.

     Поскольку зима длилась, и похолодало (до минус 40 градусов), жителей в доме стало больше – курица с цыплятами, новорожденный теленок и, конечно, кот с собакой. Иногда ночью  раздавался стук в дверь,  и несколько солдат спрашивали, нельзя ли переночевать. Хозяйка отвечала: «Если сможете найти место на полу, то добро пожаловать!».

     С приближением весны еды становилось все меньше. В какой-то момент пожилой мужчина из нашего селения  согласился поехать в Решеты и взять посылки с продуктами для наших арестованных мужчин. С большим трудом мы собрали посылку. Поскольку у нас не было надлежащего мешка, мы сделали три посылки. Одну с сухарями, в другой немного табака и лука и в третьей немного масла и сала. Так как мужчина был членом партии, мы доверили ему доставить все посылки. (В нашем селении было 7 или 8 семей, чьи мужчины были арестованы вместе с папой.) Через некоторое время мы получили письмо от папы, благодарившего нас за сухари. Как мы плакали!  Во-первых, мы плакали из-за того, что 2 посылки с хорошими вещами не дошли, а во-вторых, потому что папа будет думать, что мы так бедны, что не смогли прислать ему посылку получше. Когда мы обвинили человека, взявшегося передать  наши посылки в Решеты, в краже, он все отрицал. 

Стр.15

     Первая зима была очень трудной. Роза ездила примерно раз в месяц в Канск продать кое-что из вещей – одежду, кольцо и т. д. Ничего нельзя было купить за деньги. Иногда мы выменивали мешок картошки и очень редко немного мяса. Мясо мы нарезали на маленькие кусочки, замораживали их и так хранили. Вскоре выяснилось, что наша хозяйка ворует у нас. В следующий раз, когда мы купили мясо, Роза для всех объявила вслух точное количество кусочков, которое она хранит. Мы думали, что это очень умный ход, но теперь кусочки становились все меньше и меньше.

     Я проводила много времени в школе: утром были уроки, а после обеда были разного рода занятия. Иногда мы просто сидели около горячей печки, смотрели в  топку и рассказывали истории. С наступлением весны еды стало меньше, и Роза решила, что мы должны уйти из колхоза. В советской России в то время было два типа коллективного хозяйства – колхоз и совхоз. В колхозе рабочие не получали зарплату за рабочий день; если вы выполнили норму выработки, то получали один трудодень – это один рабочий день. В конце каждого года  все рабочие дни суммировались, так же как и вся продукция колхоза. Затем каждый рабочий получал свою часть коллективной продукции в зависимости от того, как много трудодней он отработал. В совхозе тоже были нормы, которые нужно было выполнять, но мы получали зарплату дважды в месяц и хлебный паек.

     Так как нам не разрешили покинуть село, Роза поехала в Канск в НКВД поговорить с ответственным офицером и объяснила ему, что мы не получили ничего за наши отработанные дни, нам не выжить в колхозе, мы голодаем. После некоторого размышления он сказал ей, что, если бы она нашла работу в этом же районе, он бы дал ей разрешение. Роза как-то узнала, что в 4 км от Канска есть совхоз, который выращивает овощи для города. Там из-за войны была нехватка рабочей силы, и ее взяли. Сначала она не сказала, что у нее есть семья и ее поселили в комнату вместе с местной учительницей. Через некоторое время мама и Сережа последовали за ней. Я осталась заканчивать школу. Я была в 7 классе, это был последний класс начальной школы. В это время я жила в доме моей подруги Ади Винник, она со своей мамой жила в нашем селе. Ее папа был лидером сионистов в Риге и тоже был где-то в трудовом лагере.

     В то время, когда я жила с Винниками, неожиданно появилась возможность навестить папу в Решетах Я приготовила какую только могла посылку, и мы с несколькими женщинами, чьи мужья тоже были в Решетах, отправились. Я помню, что когда мы прибыли на ж/д вокзал в Канске, касса была закрыта и никто не знал, будет ли и когда поезд. Нам повезло, мы нашли уголок, где можно было посидеть. Было очень холодно, но мы так устали, что в конце концов задремали. Около 3-х часов утра была небольшая суматоха – открылась касса и кассир начала продавать билеты. После некоторой борьбы мы наконец получили билеты, затем вскоре пришел поезд и удалось на него попасть. Я не помню, как долго длилась поездка, но наконец мы прибыли в Решеты. Не помню, как мы получили разрешение попасть в лагерь, и как это выглядело. Я только помню, как мы с папой были счастливы увидеть друг друга. Мы смеялись и плакали, и говорили, перебивая друг друга. Помню, что папа устроил меня ночевать в доме одного из охранников. Только одно я помню, что мне дали ежевику. С папой мы встретились где-то на улице, возможно, во внутреннем дворе. Я помню, что, разговаривая с ним, я вдруг поймала вошь в своих волосах. Мне было очень стыдно, я не знала, что с этим делать, но папа увидел и сказал, чтобы я это выбросила. Я была так смущена, что помню это до сих пор. Перед отъездом папа сделал мне несколько подарков. Я только помню 1 кг сахара и кое-что еще.  Я удивилась, как это ему удалось сохранить все это.