Лёля Иткина о любимых учителях

  

Отчасти с фотографий, сохраненных Лёлей при отъезде в эвакуацию на Урал, начался этот сайт. Она очень любила фотографироваться, оставлять память о каждом жизненном событии, продолжая это делать на протяжении всей своей жизни - сначала учась в школе, и позднее, будучи женой, матерью, бабушкой.

Эти воспоминания записаны  в трёх 12-страничных школьных тетрадях, в 1982 году. Ей оставалось жить менее четырех лет.

http://skolas.samomu.ru/page21.php

Лёля Иткина была очень ярким человеком. Музыкальная, остроумная, невероятно способная к языкам. Она очень легко писала, переписывалась со всей страной и заграницей (насколько это было тогда возможно).  Эти три тетради она написала по собственной иницитиве, по неодолимому желанию рассказать о любимых учителях. Но получилось не только о них, а о школе и о соучениках - "ди хевре", о школьной жизни и о том, как складывалась жизнь героев ее записок на фоне событий в стране и мире.

Написано, как говорится, на одном дыхании. Это не записки, это взволнованный рассказ, с восклицаниями, повторами, бесценными деталями, которые сохранила ее удивительная память. Это писалось в возрасте 71 года, в период  непрекращающейся работы с учениками, путешествий по всему Союзу, посещения концертов и театров, организации встреч, дней рождений и юбилеев.

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О МОИХ УЧИТЕЛЯХ ФАНЕ И ИСААКЕ РОДАК

15 ноября 1982 г.

Тетрадь I
 

У Фани и Исаака Родак были тысячи и тысячи учеников. И среди них – я. Кто бы мог тогда – в наши школьные годы – предвидеть, что именно мне Мая – их дочь- сообщит о кончине Фани в Тамбове? Кто мог предвидеть, что именно мне будет суждено проводить в последний путь нашего последнего учителя Исаака Родак? Кто мог знать, что именно я буду переписываться с Родаками все годы и годы после их отъезда из Риги, и что именно я приеду к ним гостить в Одессу, а затем в Тамбов? Никто. Но это было так.

Родаки приехали к нам в Ригу в 1921 г., и Фаня стала моей учительницей, когда я была в 4-м классе.

Фаня была очень красивая, как и Исаак. Её уроки забыть нельзя. Особенность Фани – она никогда не повышала голоса. Посмотрит на тебя с таким упрёком, что тебе провалиться на месте. И не злым, тяжелым взглядом, а страдальчески. Мы проходили с нею глаз – строение глаза. В те годы не было никаких наглядных пособий. Фаня просила нас принести из мясной лавки говяжьи глаза. Надо же – никто кроме меня не принёс. Фаня разделила класс на две группы, и поочередно вела объяснение с «моими глазами». Я не выдержала и на цыпочках подошла к другой половине класса, чтобы посмотреть и послушать. Но Фаня уставилась на меня своим грустным взглядом, и я, пристыженная, пошла на место.

Проходили мозг. Фаня просила принести мозги. Опять же, не кто иной как я принес мозг из той же мясной лавки. Фане этого показалось мало. Велела всем найти глину и вылепить мозг из глины. Находили и лепили, и приносили в класс. Вообще всё обучение у Фани было очень наглядно. Мы таскали в класс клубни картофеля, луковицы и разглядывали луковицы через лупу. Микроскопов не было и вообще ничего не было.

 

Идя по улице, я встретила Фаню с Исааком. Его я увидела в первый раз. Оба поразили меня своей красотой. Фаня - в черном плюшевом пальто с большими пуговицами, обтянутыми плюшем, и в черной плюшевой шляпе с большими полями. Исаак – стройный, высокий, в пальто и шляпе. Помню место, где я их впервые вместе увидела.

Фаня нас учила три года и совершенно для меня неожиданно оставила меня на второй год в шестом классе. Это была очень странная система обучения. В нашей школе было одновременно и легко и трудно учиться. Мы не знали, как учиться. Учебников не было. Еврейская [светская] школа – явление впервые в истории. Дневников мы не вели. Отметок нам не ставили. Ни мы сами, ни наши родители не знали, чего мы стоим в глазах наших учителей. Нас переводили по «работе в классе». И вот по этой самой работе в классе я тогда думала, и сейчас так думаю, я осталась на второй год, из-за [предмета] истории, которую у нас вёл учитель Воробейчик. Мы на всех уроках писали конспекты. Фаня нас учила записывать кратко, не всё подряд. Наши конспекты не проверялись, и я, помня совет Фани кратко записывать – много пропускала. Откуда мы знали, что это, мол, важно, и достойно записи, а то – можно пропустить.

Когда окончили шестой класс, и я благополучно засела на второй год, Фаня уехала с маленькой Маечкой лечиться в Германию от туберкулёза. Все ученики пришли на вокзал. Даже родители, в том числе моя мама, пришли прощаться. Моя мама носила черную вуаль на шляпе – траур по моей бабушке. Я точно вижу маму в шляпе с вуалью. Родак в суматохе забыл отдать Фане коробку с конфетами, и растерянно держал ее в руках. Больше меня Фаня не учила.

Как только Фаня приехала в Ригу, она организовала большую внеклассную работу с нами. Помню первое в моей жизни собрание третьего и нашего четвертого класса. Было столько детей, что сидели не только на партах, но и на спинках сидений. Собрание вела Фаня. Стояла поразительная тишина. У Фани всегда было очень тихо. Она решила открыть с нами клуб и предложила выбрать для него название. Один мальчик – Эпштейн (ах, как чётко помню его – он сидел на спинке сиденья парты) сказал: унзер нест (наше гнездо). Фаня обрадовалась – «наше гнездо»! Что мы делали в клубе? Открылась читальня. Мы приходили в читальню, и читали, и читали. Книжки на еврейском языке (польское издание). Читали Генри Стэнли, Сэтона-Томпсона, Шолом-Алейхема. Читали детский журнал «Унтер ди грининке боймелех» - «под зелёными деревцами». Помню обложку журнала - деревья, луг, детки под деревцами.

     В классе стояла высокая до потолка круглая печка, и мы любили греться около нее, а Фаня не разрешала, это, мол, вредно. Я как-то стояла у печки с Любой Байтлер (надо же, и такое засело в памяти), а Фаня бросила на нас свой страдальческий взгляд – и мы отошли от печки – навсегда. 

Наш клуб имел драматический кружок – ученики 3-го класса поставили по сценарию Фани пьесу «Как щепка говорила». Вот содержание. Европейцы-путешественники приехали в Австралию. Разбили два лагеря. И вот одному европейцу понадобился какой-то инструмент из второго лагеря. Он на щепке написал свою просьбу передать этот инструмент подателю этого «письма». Абориген отнёс щепку и был потрясён: как же щепка рассказала другому человеку, что требуется получить. В награду за доставку европеец попросил сотрудника дать аборигену кусок сушеной рыбы. Роль этого европейца играл Моисей. Как сегодня, звучат в моих ушах его слова: «гит им а штикл гетрикнтэ фиш». В этом спектакле играли также Берчик Шнайдер и Иосиф Острун. Берчик умер в 1969 г., Моисей в 1980-м. А Острун эмигрировал с семьей в Америку. Жив-здоров и счастлив.

Фаня пользовалась авторитетом не только среди нас - учеников. Её все родители любили и уважали. Моя мама как-то пришла с родительского собрания. Фрау Родак (мы учителей звали только по фамилии + фрау или Herr, или + Фройляйн (фрейлн) сказала, что надо чистить зубы. Неслыханная сенсация – мама покупает нам, детям, 6 зубных щеток. Фрау Родак сказала, что на одеяла надо пошить пододеяльники. Вот так сенсация! Мама вызывает нашу домашнюю портниху Ханну сшить пододеяльники. Тогда готовое постельное белье не продавалось. И нашей бедной Ханне пришлось немало поломать голову над таким странным шитьем. Она привыкла обшивать нашу ораву 2 раза в году – перед осенними еврейскими праздниками и перед пасхой. Её искусство состояло в перешивании вещей со старших детей для младших, и в пошиве новых платьев, белья, даже пальто. Ханна с семьей погибла при Гитлере в 1941 г.

Фрау Родак сказала, что пока печи топятся, следует проветривать комнаты, ибо пока дрова не прогорели, печь не отдает тепло. Фаня сказала – закон! Фрау Родак научила нас убирать комнаты влажным способом. Тоже что-то невероятное. И всё. Что Фаня нам советовала, мы исполняли. «Фрау Родак сказала» - и этого было достаточно. Фаня была не только прекрасным педагогом с огромным авторитетом и талантом, но и настоящим просветителем наших малограмотных родителей. Фаня вернулась из Германии через год. И мы снова к ней зачастили. Ходили в гости целыми группами, и она всегда радостно принимала нас. Беседовала снами. Помню. В 20-х годах в Риге стали расти разные сионистские организации. Конкурирующие между собой, и мы легко могли попасть в их сети. Они вербовали членов среди нас, учеников. Фаня вела большую разъяснительную работу с нами. Именно у себя на дому, и именно насчет сионизма. Из нашей среды только один мальчик Лейб Циртель стал сионистом. Думаю, что это заслуга Фани.

Когда Фаня жила в СССР, она навещала Маю, которая [после войны] жила в Москве. В ее приезды я неизменно встречалась с нею, начинались воспоминания, и Фаня поражалась моей удивительной памяти. Я очень эмоциональная, может быть поэтому я так хорошо помню своё детство и отрочество. Когда Фаня умерла (в Тамбове), Мая мне написала: «мама скончалась, я еду туда». И я послала телеграмму: «скорблю вместе с вами о тяжелой утрате, потеряла лучшего друга».

В 1924/25г., когда Фаня уехала в Германию, нашим учителем еврейской литературы стал Родак. Трудно описать его уроки – это были беседы о поэтах и писателях, он сравнивал еврейских поэтов и писателей с русскими; читал нам «Пророк» Пушкина на русском языке. Мы узнали от него много новых слов, например, Интуиция, Резонёр и др. Как-то Родак дал нам контрольную работу (это у нас называлось «классная работа») по картине. Не сомневайтесь – картина – вот она перед глазами: затравленный прекрасный олень стоит на вершине горы. Единственное спасение от охотника – смертельно опасный прыжок через пропасть на другую вершину. Ах, эти глаза, полные отчаяния – и желания жить! Я думаю, что олень сделает этот прыжок и спасётся. Заглавие сочинения «дер тойтн шпрунг» - «смертельный прыжок».

После окончания IV основной школы я поступила в еврейскую гимназию. Здесь еврейский язык вел наш незабвенный классный руководитель И.Ю.Браун, а во втором классе – снова Родак. Еврейский язык как таковой мы никогда не учили; никакой грамматики, а учили произведения еврейских писателей – Шолом-Алейхема, Переца, Шолома Аша, Берглсона и др. Родак вёл у нас историю еврейской литературы. Я тогда диву давалась, да и теперь изумляюсь: кто знал, как преподавать историю еврейской литературы?

Наши учителя были пионеры, открыватели. Они все были из еврейской интеллигенции, очень культурные и знающие. Но откуда они черпали знания, чтобы передать их нам, еврейским детям? Кто составлял программы? Никто, наверное, не знал, с чем едят эту самую историю еврейской литературы. Знал только Родак. Родоначальник еврейской литературы – Айзик Меир Дик. Эта новость прочно засела в серую клетку моего мозга.

Первый еврейский поэт [Моррис] Розенфельд, оказывается, не революционер, он только плачет, охает, жалеет еврейскую бедноту. Но не призывает к борьбе. И эта новость навеки заняла место в моей памяти. У первого еврейского драматурга в пьесах – всегда резонёр. И слово новое  резонёр, и сам Гольдфаден закрепились в моей памяти. Учебников, дневников по-прежнему не было. Мы все уроки подряд писали конспекты, но у Родака надо было еще работать на уроке, самим докопаться до выводов.

Учителя ставили нам отметки в своих записных книжках, и так замысловато водили карандашом по книжке, что мы никак не могли узнать, что же нам всё-таки поставили. Как-то Родак увязал еврейских просветителей с французскими, и мы писали домашние сочинения о Дидро, Руссо, Монтескье. Эта тема мне не давалась, и я плохо написала.

Помимо уроков, Родак собирал с нами еврейский фольклор и вел грандиозную работу с нашим драмкружком. Он написал сценарий и поставил с нами весёлое праздничное представление – пуримшпиль – о Иосифе и его братьях. У Иосифа было 10 братьев, и я была одним из них. По библии мое имя было Hod, но в русском переводе просто “Гад”. Вообще не было  и не могло быть такой постановки, в которой я бы не принимала участия. Родак нам – всем братьям – туго закрутил полотенца на голову – чем не чалма? И учительница немецкого языка фрау Лифшиц зашила нас в простыни. Так были одеты братья и их отец – наш праведник и праотец Яков. Якова Играл Иосиф Гарфункель – он теперь уже 2 года с лишним живет в Америке. Младший сын праотца Якова Веньямин – у его ног – Рива Шемер, моя подруга, которая недавно умерла в Израиле.

Родак не вылезал из школы. Помимо «пуримшпил» он поставил труднейшую вещь Переца «Золотая цепь» и еще некоторые вещи. Наш спектакль имел огромный успех. О нём была статья в еврейской газете «Фриморгн», и нас пригласили на гастроли в Таллин – тогдашний Ревель. Приглашение пришло от Ревельской еврейской гимназии, и в пасхальные каникулы мы поехали на гастроли. Тогда Эстония была другое государство, но из Латвии, которая тоже была суверенным государством, в Эстонию, так же как в Литву, ездили без виз. В поезде мы были очень возбуждены. Ведь мы впервые в жизни ехали в спальном вагоне и притом ночью. Все воевали за верхние полки, и я не из последних. И до сих пор предпочитаю ехать именно на верхней полке. Может быть потому, что мне вспоминается та незабываемая ночная поездка.

Родак был исключительно внимателен к нам. У моей подруги Симы Фишберг разболелась голова. Родак дал ей порошок аспирин (не таблетку, а порошок, тогда лекарства не продавались таблетками) и налил из своего термоса в крышку термоса чай, дал ей запить.

Наши гастроли прошли блестяще, и на этот раз был отзыв о них в эстонской еврейской газете. Перед отъездом в Ревель Родак собрал нас в «желтом» зале (зал с желтыми стенами) и на доске написал, что нам надо брать с собой. Среди разных вещей было одеяло с пододеяльником. На польском еврейском языке пододеяльник назывался «Цих» (наволочка на одеяло). Это слово нам рижанам было незнакомо. «Цих» в конце имеет букву «х» и пишется так: ך т.е. [в письменном виде] полукруг справа налево с длинной ножкой. Кто-то из нас пошутил – подошел к доске и стер полножки. Получилось ב – русское «б». Новое слово «циб» вызвало весёлый хохот, а Родак недоумевал, отчего мы развеселились. Мы много гуляли по городу, и я привезла несколько фотографий. Снимал нас Родак.

Исаак Израилевич был прекрасным лектором и читал лекции в еврейском прогрессивном обществе «ОРТ». Расшифровку слова не помню. Я была на одной лекции о еврейском поэте Йегеше [правильнее Иехоаш]. Но его душа больше лежала к нам. Кстати, своими постановками он выявил и развил богатый талант нашего соученика Бенно Тумаринсона. Бенно не только играл на сцене, но рисовал все декорации, отлично пел, итд. В нашем пуримшпил он играл роль шута – ведущего всего спектакля. В 1936 г. Бенно в возрасте 26 лет женился на разведенной жене нашего директора гимназии Берте Липмановне, которая была заведующей II еврейской основной школы, (а Бенно там [в свое время] учился). Берта Липмановна была старше его на 21 год, но брак был исключительно счастливый. Они поженились и уехали в Америку. В Нью-Йорке Бенно получил первый приз США за блестящую постановку «Преступления и наказания». Он стал известным режиссёром – и это заслуга Родака. Бенно умер от рака лёгких 3 года тому назад, а Берта Липмановна – еще раньше.

Итак, кто такой был Родак? Прекрасный педагог, Родак – лектор, Родак – собиратель фольклора, Родак – режиссёр, сам артист, Родак – гримёр, Родак – просветитель, культуртрегер, но в первую очередь – друг. Большой друг. В гимназии у нас был своеобразный клуб нашей параллели А и Б. Наши классные руководители Ираиль Юльевич Браун и Исаак Израилевич Родак. Мы встречались – оба класса – каждую пятницу вечером. Собирались в желтом зале на доклад какого-нибудь ученика. После доклада – чай с печеньем. Я была в «чайной комиссии». Я всегда любила общественную работу. Член чайной комиссии не только готовил и разливал чай, но и носил из дома посуду. Я в свою очередь читала доклад – у нас это называлось «реферат» - на тему «Женщина и социализм». Я его готовила по книге Августа Бебеля – само собой разумеется, на немецком языке. Ходила в Государственную библиотеку, там читала Бебеля и конспектировала. Когда я кончила читать свой реферат, Родак сказал «славный реферат!». Два слова – и я их бережно поместила в отдельную серую клетку. Ежедневно теряя клетки сотнями, я эту берегу: Родак сказал «славный реферат!».