Люба Футлик 3. Школа

2 февраля 2020

В конце декабря ушедшего года мы получили 99 кадров сфотографированного Марком Иоффе  дневника Любы Футлик (Эйдус). В нескольких тетрадях примерно 300 страниц. Марк снимал те, которые касаются   школы, эпизоды жизни учеников Любиного класса (выпуск 1932) и могут быть интересны  нам, поколению детей и внуков учителей и учеников. На каждой странице встречаются знакомые по другим рубрикам сайта имена.

Сегодня начинаем перенос текстов на сайт.

стр.39                            РИТМИКА

Многие наши знакомые дети занимались в группе Анны Антик.

Тогда было много таких групп-студий, но остальные занимались "пластикой", а студия по ритмике была только у Антик. И вот, когда мы переехали в Ригу, мама меня тоже повела на ритмику. По моим годам я должна была быть в более старшей группе, но там занимались дети, которые уже много лет учились музыке, например, Лена и Маруся Новик, Холя Золотонос. А в моей группе большинство было моложе меня, например, Дуся Кредитор (по мужу, прежнюю фамилию не помню, это мама Лены Кредитор), Буби Браун (заслуженный деятель искусств Герман Браун), Софочка Гиллер (младшая сестра Мони Гиллера, она погибла во время оккупации), Женя Рабинович (Женя Арс из университета, преподавательница английского*) и некоторые другие теперешние знакомые.

* Недавно умерла после тяжелой болезни.

Стр.50                 ПЕРЕХОЖУ В ЕВРЕЙСКУЮ ШКОЛУ

Как-то, когда я была в V классе, мама на улице остановилась и долго разговаривала с каким-то мужчиной. Она меня с ним и с его семьей познакомила и показала маленькую девочку, которую везли в коляске. Потом, когда мы шли домой, мама мне сказала, что это учитель еврейской школы Залман Шнейур (ШНЕУР), а жена его – тоже учительница (МИННА КРАМЕР). Крошечка-девочка-это Хавеле… .

      В этом году(1971), когда я у Евы Ватер была на Октябрьские, там была Хавеле Вестерман, у которой сын Вика – студент П курса мединститута… . Правда, Хавеле  я встречала не раз и до этого: и девочкой  с сестричкой Ханой, и врачом-подростковым фтизиатром, к ней я водила когда-то Ирен (?). И у Евы уже не впервые ее видела. А  Залман Шнейур погиб на фронте.

Стр.51-52

Возвращаюсь к тому 1926/27 учебному году когда я училась в V классе.

Как-то мама меня повела на большое представление, которое давала в театре драмы еврейская школа. Это была пьеса "Бум ун дрейдл". Я языка не понимала, но мне понравились танцы, декорации, костюмы (в этом представлении, оказывается, участвовал и наш деда и тетя Фаня). А после этого представления мама со мной заговорила о том, что думает меня перевести в еврейскую школу. Я начала протестовать: ни за что! В этот период мама как раз посещала учительские курсы, познакомилась со многими замечательными учителями, узнала, как хорошо  работают еврейские городские школы, поэтому и решила меня с Зямой  туда перевести. Может быть какую-то роль тут сыграло и то, что в еврейской школе не надо было  платить за учение, а в моей и Зяминой частных плата за учение  была очень высокая. Денег же в то время было мало. Когда я наотрез отказалась переходить в еврейскую школу, мама меня не стала уговаривать, но от времени до времени заводила об этом разговор со мной. И, вдруг, чаша весов сразу и бесповоротно опустилась на сторону еврейской школы, т.к. на эту чашу мама положила для меня кое-что очень привлекательное: оказалось, что в еврейской школе есть «рисовальная студия» и что меня туда примут. Рисование не имело никакой конкуренции и я сразу согласилась, а потом уже с нетерпением ждала, когда начну учиться в еврейской школе. Я совершенно ничего не понимала по-еврейски, но мама сказала, что мы с Зямой летом будем заниматься и подготовимся к поступлению. Так что мы с Зямой стали ждать лета.

18 августа  2020

Лора: эту страницу 53 я послала сыну Бои Берковича Юре. И вот что он оветил:

Огромное спасибо за присланное. Люба Футлик была близким другом моих родителей, а в последние годы жизни - ближайшей подругой моей мамы, очень близким ей по духу человеком.

Для меня было неожиданной новостью, что папа когда-то преподавал идиш. Хотя из рассказов мамы я знаю, что он его очень хорошо знал и  даже писал стихи на нем. К сожалению ничего не сохранилось.

стр.56

А теперь я вернусь к осени 1927 года, когда мы с Зямой пришли в еврейскую школу на экзамен. Мы,конечно,не бог весть,как хорошо знали язык, но все же сдали, выдержали, поступили, и сразу включились в “новую жизнь”.     

И вот тогда оказалось, что в городских школах арифметику кончали в V  классе, а в частных – в VI классе.  Мне дали время на подготовку, чтобы сдать отдельно экзамен. Это и было время, когда по арифметике меня готовил Тусин жених Нёма Гордон. Вскоре я всё сдала: про цены и векселя и всё другое.

Мне опять в классе повезло. Одну из девочек я знала уже раньше - с ритмики. Это была Люба Фишер. Весёлая, с двумя косичками, быстрая и способная. Она как-то сразу меня взяла под «крылышко». Мы стали сидеть на одной парте и начали дружить. Я бывала в гостях у ...

стр.57

Любы Фишберг, она же приходила ко мне, и мы часто вместе делали уроки. Как-то мы с Любой даже вместе смеялись: сидим на стуле, голова к голове, у меня косы потолще и подлиннее, у Любы покороче, но вьются больше. Ботиночки со шнурками, обе улыбаемся. Верхняя губа у  Любы Фишберг была короткой, и когда в Люба улыбалась, виднелись дёсны, и получалась какая-то шаловливая улыбка. А смеялась Люба много: и когда вызывали отвечать, вспрыгивала, теребила косы, спешила ответить, на месте спокойно не стояла. Она хорошо всегда отвечала по истории, по литературе, по остальным предметам тоже училась неплохо, «умела думать». У Любы была старшая сестра Сима, она тогда кончала или почти кончала среднюю школу. Помню, как-то Сима спросила, что я читаю. Я ответила «Преступление и наказание» Достоевского. Я только- только

стр.58

тогда взяла эту книгу в руки. Сима на меня серьезно посмотрела и сказала: я думаю, тебе эту книгу еще читать не надо. Это слишком рано. Прочтешь через года два-три. И я послушалась! Оставила Достоевского и стала читать что-то другое. А когда через несколько лет вернулась к этому роману, с благодар-ностью вспомнила Симин совет.

    Люба была моложе меня на полгода - у нее день рожденья был в феврале. И хотя она была умной девочкой, мне она всегда казалась "маленькой".

"САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ" ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

В середине сентября  (не помню точной даты) меня пригласил на свой день рожденья мальчик Фима Ливен. Ему исполнилось 13 лет. Был у него весь класс. А для меня это оказался первый раз в гостях у

стр.59

кого-то, с кем не встречались мои домашние. и вот я решила тоже праздновать свой день рожденья - пригласить весь класс и быть самостоятельной хозяйкой праздника. Мама мне дала деньги (не много!). Я купила леденцы, печенье, яблоки и устроила чай. Пришли мои одноклассники, и я была горда, что в первый раз самостоятельно устроила свой день рожденья.

   В общем, меня эти оба праздника в какой-то мере сблизили с классом, но всё же я еще себя не чувствовала полностью свободно. Как-то стеснялась и не умела сама включиться в жизнь класса.

НАЧАЛО "АКТИВНОСТИ"

У нас были не  "четверти", а "трети", т.е. первое свидетельство (табель) мы получали к Новому году. Как-то в класс пришла наша руководительница фрейлейн Розенфельд

стр.60

и сказала, что накануне был педагогический совет, на котором обсуждались оценки учеников нашего класса. И она добавила, что фрау Берз – наш директор, преподававшая у нас в классе историю, очень удивлена. Оказалось, что по всем предметам, кроме еврейского и древнееврейского, у меня пятёрки. А по истории

 у меня  вообще нет ни  одной отметки (оценки). Меня фрау Берз не вызывала т.к. я ни разу не подняла руку - не вызвалась “добровольно”. И она меня,очевидно, не вызывала, “жалея новенькую”. В этой школе принято было поднимать руку,если знаешь ответ или хочешь отвечать.

Я уже сразу поняла, что на следующем уроке фрау Берз меня обязательно вызовет. Та и было. Не успев войти в класс, фрау Берз сразу сказала: "Эйдус!" Я вышла и без запинки ответила на все вопросы. Спрашивала меня фрау Берз долго, и поставила круглую пятерку,

стр.61

которая потом появилась и в четверти. И только после этого я сообразила, что в этой школе принято поднимать руку, если знаешь ответ или хочешь отвечать. И я стала поднимать руку. Так я из "пассивных" перешла в "активные" а зате и во внеклассной работе стала смелее, таким образом из "неразвитых" превратилась в "развитую". Это было у нас такое "деление": те, кто участвовал в самоуправлении  (это была прогрессивная школа и было самоуправление класса), которое устраивало вечера, экскурсии, обсуждало события, а также[участвовало]в кружках и других делах. Я стала одной из "развитых", меня стали куда-то выбирать, я участвовала в большом вечере - в гимнастических упражнениях - и вообще стала себя чувствовать в классе гораздо уверенней.

КАТОК - ОСОБЫЙ МИР

   Стр.62-63 К этому времени я как-то отдалилась от Любы Фишберг и понемногу  подружилась  с  Анцей Словиной, с которой стала сидеть на одной парте. Анце училась на хорошо, была трудолюбивой, но не такой способной, как Люба. Но она считалась одной из самых “активных”, всегда была во всех комиссиях, и я за это её уважала, а Анце сама ко мне потянулась. И так мы стали дружить – вместе ходили на каток, часто вместе делали уроки.

   На катке был особый мир. Мы ходили чуть ли ни всем классом, без конца катались по кругу, а когда становилось холодно, заходили в буфет, пили чай и сосали ириски. На катке велись задушевные разговоры, там же происходили объяснения после ссор или завязывалась новая дружба. Катались обычно вдвоем, а иногда – змейкой. Кто умел, делал “пистолетики” или мчался, нагнувшись вперед.

   Вот я катаюсь вдвоем с Алтером Хейфецем. Он в это время переживал драму: любовь к Анце Словиной оставалась без взаимности. Хейфец рассказывал мне о своих страданиях, читал стихи, посвященные Анце, и говорил о том, что никогда в жизни ее не забудет. (…Летом 1971 года, сидя в Меллужи на пляже, мы с Алтером Хейфецем вспоминали нашу основную школу, Анцу Словину, каток…). Анце до войны вышла замуж за Котку Иоффе, нашего школьного шутника и артиста. С грудным ребенком она выехала из Риги, работала в Ижевске в лаборатории – она была биологом. А после войны, когда мы вернулись в Ригу, Анце заболела – у нее оказался рак желудка. Летом 1945 года Анце умерла. Ей было тогда всего 32 года… 

Стр.64  …Мысленно опять возвращаюсь на каток, зимой 1928 года. Нам всем вместе было так хорошо, так весело, что время летело совсем незаметно. Приходила с катка такая радостная, что мама ни разу не упрекнула меня за поздний час. После катка всегда очень хотелось есть, и самым вкусным блюдом был ситник (особый серый хлеб) с маслом и копченой стремигой (shtremling- салака).

       ЕЩЕ О ДРУЗЬЯХ ИЗ ШЕСТОГО КЛАССА

Одно время я сидела на одной парте с  Левкой Вассерманом. Это был неуклюжий, рослый здоровяк. Он неважно занимался и меня к нему ‘прикрепили”. Я ему не разрешала болтать, вертеться, и не раз стукала его по спине, по рукам в целях “ перевоспитания”. А он, большой, сильный, ни разу не дал мне сдачи. И вдруг, в какую-то минуту, мне стало очень стыдно, что я безнаказанно его “бью”.

 Стр.65 Я посмотрела  на себя со стороны и увидела всю уродливость своего поведения. У меня было такое чувство, что щеки все время горят со стыда. Я пришла в школу и сказала Вассерману, что никогда больше не буду его “бить”. И, действительно, я больше никогда не подняла на него руку и не только на него. Никогда ни одного мальчика я больше не “била”, и не могу до сих пор спокойно смотреть, когда девочки разрешают себе даже в шутку бить мальчиков. А Вассерман спокойно и добродушно отнесся к этой перемене в моем поведении и даже не понял, что оно означало какой-то перелом в моем отношении к окружающим. Вот так мне когда-то стало стыдно из-за драки с Зямой, а теперь из-за некрасивого, какого-то недостойного отношения к товарищу. Какое право я имею бить его? И как это уродливо, гадко… . Это чувство осталось надолго.

стр.66

С Лёвой Вассерманом я еще училась года два в средней школе, встречала его и после его ухода из школы. А в 1932 году мы жили в Яундубулты, там же была лавка Вассерманов. У них была рабочая кобылка. И, вот, раненько утром в шесть часов «Васька» (Лёва Вассерман) привозил к нашей даче свою кобылку, и я каталась верхом. Это,правда, происходило всего раза три-четыре, но помнится  - ведь это единственные мои попытки «приобщиться» к верховой езде. Больше в жизни не вышло… .

 Лёва Вассерман погиб во время оккупации.

 Фима Ливен тоже был одним из мальчиков, долго находившихся где-то вокруг меня. В основной школе (шестой класс) он был среди «маленьких мальчиков», а в средней, во втором классе, стал курить, надел настоящий мужской костюм и превратился во «взрослого».

стр.67

С Фимой мы окончили среднюю школу. В выпускном классе мы поссорились,так как он сорвал со стены революционную листовку и я его за это ударила – дала пощечину. А  когда на фронте Фима был серьезно ранен и ему ампутировали ногу, он мне написал «надеюсь,что я теперь свою вину искупил». От времени до времени Фима Ливен теперь появляется на моем горизонте. Он переплетчик, разъезжает на своем бесплатном белом «Запорожце», который получен за инвалидность. Фима теперь дедушка, у него 2 внучки. Одна от сына, другая от дочки. Я смотрю на Фиму-переплетчика и вспоминаю мальчика, так хорошо переводившего Мольера на еврейский язык. Жаль, что не пришлось ему дальше учиться. А он своей жизнью доволен. 

 СТУДИЯ ФРИДЛЕНДЕРА ( в 13 и 14 лет) 

 Стр.68 Как мне и обещала мама, я поступила в студию по рисованию. Эта студия была организована при средней школе, но в виде исключения принимали отдельных ребят из основной школы тоже. Принял художник Фридлендер и меня. Он преподавал рисование и у нас в шестом. Я занималась в студии «самозабвенно» - забывая все на свете. Рисовала с одинаковым удовольствием кубы и параллелепипеды, натюрморты и чучела. Художник Фридлендер был прекрасным педагогом и известным графиком. Когда Фридлендер подходил ко мне в то время, пока я рисовала, у меня просто сердце замирало: я знала, что сейчас он скажет что-то значительное, нужное, и сразу мой рисунок станет лучше. Помнится, как  стр.69 я рисовала гипсовую модель большого аиста, апельсин и вазу на фоне синего бархата. Когда я пастельными мелками рисовала гипс, Фридлендер говорил: посмотрите еще внимательней, найдите все цвета, там ведь есть и синий, и красный, и зеленоватый». И я искала эти цвета. И гипс становился теплым, оживал на бумаге. Мне очень нравилось рисовать пастелью. Мама отдала в мастерскую поставить в рамку два моих рисунка пастелью: тот апельсин с гипсом и вазой, а также чучело птицы. После войны я нашла обе эти картины. А до сих пор сохранилась одна только бедная моя птица. Внизу на рисунке простым карандашом написано: "ХП 1928", Значит я рисовала эту птицу уже в первом среднем. Постараюсь поместить эту птицу и сюда, хоть она вся полиняла за прошедшие сорок три года. Срок немалый…

Стр.70

Стр.71

В один из дней, проведенных за рисованием, я начала писать свой первый дневник. Писала я на еврейском языке, хоть только начала к нему привыкать. А стала писать я из радостного чувства – я выиграла пари у Фридлендера. Из-за чего мы спорили, я теперь не помню, но поспорили на очки – мне тогда как раз велели их носить: во время рисования выявилась близорукость. Пари я выиграла, Фридлендеру полагалось бы отдать мне свои очки, но я сразу великодушно от них отказалась, сказав, что «я очки дарю». Так и начинался мой дневник: «сегодня у меня произошло интересное событие: я подарила господину Фридлендеру очки» - и дальше описала все, как это произошло. Так я начала писать свой первый дневник – в тринадцать с чем-то лет. В этом дневнике было описание еще одного счастливого дня – я его хорошо запомнила и попробую о нем написать.

 Стр.72-73            МОЙ ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ         

  У нас в классе был мальчик Медалье. У него были живые темные глаза, крупные губы и смешной курносый нос. Он был из «больших» мальчиков, часто бывал на катке и вот, как-то, видимо, сломал ногу, Все мы считали своим долгом приходить в гости к Медалье, поэтому ежедневно у него собиралось человек восемь, десять. Жил он на Авоту, так что далеко от меня, но я со всеми вместе часто приходила к Медалье. Мы ему приносили уроки, что-то объясняли, но главным было не это. Просто было весело всем вместе собираться, болтать, смеяться.

  И вот, как-то выдался тихий снежный день. Мы были большой компанией у Медалье и ушли от него уже в сумерки. Мы гурьбой высыпали во двор. Шел хлопьями снег, кругом было все бело, а воздух уже не прозрачный, а синеватый, и совсем не было холодно. Кто-то из мальчиков бросил снежок. Кто-то ответил тем же. И вдруг разгорелась игра в снежки во дворе у Медалье – мальчики против девочек. Кидали друг в друга с силой, все смеялись, но девочки понемногу стали отступать. А я нет! Я бросилась в бой еще с большей энергией, быстро лепила снежки и кидала их, продвигаясь вперед. Я «вошла в азарт» и за мной стали смелее идти и другие девочки. Я кидала снежок за снежком, не думая ни о чем, и меня вдруг охватило какое-то особенное чувство радости, оно просто переполнило мое сердце. Мне было несказанно весело, свободно, казалось, что я ничего не боюсь, что все могу выполнить, что задумаю. Мне было так хорошо, что хотелось лишь одного – чтобы не кончился этот вечер. Мы кидали снежки в мальчиков с такой энергией, что в конце концов они отступили.

Стр.74

 Победа! Ура! И это из-за меня, из-за того, что я не испугалась, что так энергично бросилась в бой! А снежные хлопья все падали и падали на нос, и вот, уже стало темнеть. Мы,наконец, разошлись по домам. Но мне было так хорошо, я была так переполнена радостью, что сразу дома описала этот вечер, и так и назвала его – мой счастливый день. Не помню было ли в моей жизни еще такое беспричинное, такое всеохватывающее чувство радости, как тогда, в тот снежный вечер, в тринадцать с половиной лет. И почему мне было так хорошо? Потому, что я казалась себе смелой и сильной? Или думала, что кажусь такой другим? Или уж очень хорош был бело-синий вечер? Или весело было со всеми вместе? Не все-ли равно? Запомнилось чувство большой всеобъемлющей, беспричинной радости. И люблю снежные вечера до сих пор…

Стр.77                 НОВАЯ ЭПОХА - ГАРРИ ФИНКЕЛЬШТЕЙН

 Имя Гарри Финкельштнейна уже давно знает даже Туся. Он был старше меня на года два, учился очень посредственно, был из состоятельной семьи, где дома говорили по-немецки. Гарри Фмнкельштейн был очень красивым мальчиком, рослым, стройным, глаза у него были большие, серо-голубые, брови темные, волосы светлые, был похож на киноартиста, так мне тогда казалось, а, может быть, действительно так и было. Когда мы приходили к Медалье, Гарри Финкельштейн тоже там бывал. В школе на разных вечерах и в кружках участвовал со всеми вместе. А тогда в классе была мода – все «дружили» с кем-то, «влюблялись» в кого-то, а наша классная руководительница была в курсе всех этих дел вела задушевные разговоры с каждой «парой», давала советы и объясняла, что хорошо и что плохо. Это тогда был такой

Стр78   метод воспитания, считавшийся прогрессивным: так как в 13-15 лет девочки и мальчики обычно влюбляются, то этим явлением надо руководить. И меня, совсем даже еще не думающую влюбляться, подвели к мысли, что и со мной это может случиться, причем намеченный объект был Гарри Финкельштейн. И искорка, которая может быть, где-то уже запавшая в душу раньше, стала разгораться. Я влюбилась в Гарри Финкельштейна, а классная руководительница фрейлейн Розенфельд постаралась сделать так, чтобы и он меня заметил: мы стали часто вместе заниматься, а так как на дворе к тому времени была уже весна, то иногда вместе, вдвоем ходили гулять. Изредка Гарри Финкельштейн приходил ко мне, раньше мы делали уроки, потом сидели и разговаривали. Дома никто не имел ничего против этих встреч.

          Стр.81    СТРАННОЕ-СТРАННОЕ ЛЕТО. ПЕРВЫЕ СТРАДАНИЯ                  

    Кончилась эта особая эпоха шестого класса основной школы. Наступили летние каникулы. В то лето мы опять не жили на взморье, но мне очень хотелось выехать на дачу, так как в Майори жила Анце Словина а в Булдури – Гарри Финкельштейн. И мама договорилась с тетей Басей, что я буду летом жить у нее, помочь ей с малышами а заодно и отдохнуть. Тетя Бася жила в Майори, но не в центре, где Анце Словина, а подальше, в сторону Дубулты. Но что значит для нас этот небольшой путь, который можно было пройти за десять мнут? Я была очень рада возможности пожить на даче, хотя у тети Баси в доме было очень неинтересно. Рохочке было тогда года три, а Леечка была совсем крошкой – немного больше года. Вот с ней я и должна была возиться перед обедом, после того, как ее утром по-...

Стр.83-84

…[до]мой, почему-то у него не было времени. И, мне становилось грустно. Мне казалось, что я каждый день, как будто, чего-то жду, стою на краю чего-то  неизвестного.

   Я приехала к тете Басе в конце июня, а потом наступил памятный тяжелый день четверг, 12-го июля 1028 года. Смешно, что запомнились и число, и день…

   Мы встретились с Гарри Финкельштейном после обеда в лесу, который ведет из Майори в Булдури. Гарри Финкельштейн почти ничего не говорил, шел со мной рядом и хмурился. Я тоже молчала. Потом мы сели под сосной на землю и Гарри Финкельштейн, не глядя на меня, вдруг сказал: «Люба, больше мы с тобой встречаться не будем». Я только спросила: Почему?  А Гарри Финкельштейн так же, как и раньше – не глядя на меня, заговорил быстро: «Не знаю, я ничего не знаю… но больше мы встречаться не будем». Я опустила голову, и у меня протекли слезы. А Гарри лишь наспех сказав слова признания, быстро встал и ушел. И тогда у меня слезы потекли не просто ручьем, а настоящей рекой. Я легла ничком на землю и горько плакала. Горько и долго. Я плакала два часа, даже, может быть, дольше. Потом встала и вот такая заплаканная, вся в слезах медленно пошла домой. И – тоже смешно, что запомнилось! - не было у меня тогда с собой носового платка, не могла я тогда ни слезы вытереть, ни нос высморкать…  Вот так эти трагические минуты связались в памяти с прозой. А слова «трагические» я написала не случайно. Это были мои первые самые большие и самые  глубокие страдания. Не знаю, было ли у меня потом более глубокое личное страдание, во всяком случае, так отчетливо не осталось в памяти.  

Стр.86   А через три дня в воскресенье, 15 июля, Гарри Финкельштейн к Анце (там собиралась наша компания) из Булдури приехал на своем велосипеде, везя на перекладине Иду Шапиро. На Иде Шапиро была белая юбка и белый джемпер, на голове белый берет, на ногах- белые пятнистые туфли и белые носочки. А сама загорелая, с ямочкой на подбородке,  черной челкой на лбу… Мне все стало ясно!       

   Остальная часть лета для меня была сплошным страданием: если я не видела Гарри Финкельштейна, я тосковала по нему, если же он приходил к нам в компанию, мы были, как чужие, и я опять страдала. Приходил он всё реже, а потом как-то рассказал мне, что с Идой Шапиро у него совсем другие отношения, что я еще «маленькая» и что ему с «большими» девочками интереснее. Я понимала, что к чему, и было очень тяжело.

Стр.87.  …Лето пролетело быстро. По вечерам мы ежедневно встречались с Анцей и гуляли у моря «от места до места и обратно». Я в своем синем платьице, а она в «выпускном» - голубом, более взрослого фасона. Туфельки были у нас «телесного» цвета, матерчатые, чулки нитяные, но тонкие, тоже телесного цвета. У меня были длинные, красивые косы. Мы как-то снялись на пляже, и это была очень красивая карточка.

 В то лето мы с Анцей ежедневно вместе стирали наши эти чулки и ежедневно их штопали. Штопка была ровной, все штопочки в одну и ту же ширину, хоть посылай на выставку. От Анцы я научилась аккуратно стирать и чинить свои вещи, следить за ними. Анце была на полгода старше меня, но была гораздо взрослее. Она много помогала дома, самостоятельно торговала в небольшой лавке.

Стр.88  Мне казалось, что я за то лето стала совсем взрослой. Мы с Анцей вели длинные беседы, это были откровенные длинные беседы о дружбе, о любви, о человеческих характерах. Как-то я разговорилась с тети Басиной родственницей Рахилью (ей тогда было лет 17-18) и она с удивлением на меня посмотрела и сказала «знаешь, Люба, ты очень развита для своих лет». А я про себя улыбнулась и подумала; ты ведь знаешь только немногое из всего, что я передумала и перечувствовала: ты видишь, что я маленького роста и не знаешь, как много уже я передумала и пережила! Тогда я дала себе обещание: никогда не забуду, что это не было детское чувство, а была большая, глубокая, настоящая любовь; и никогда не буду сомневаться, что такая любовь может быть у девочки 13-14 лет; буду это помнить всю жизнь. Этому своему обещанию я осталась верна. Я любила Гарри Финкельштейна настоящей любовью.

Экскурсия в Межапарк – сентябрь 1928 года. /Это уже гимназия!/

Фотография сохранилась у Нюры Гординой, она мне ее дала теперь в декабре 1973 года- прошло, значит, 45 лет.

  Во втором ряду в белой блузке и берете – Гарри Финкельштейн. За ним видна головка Иды Шапиро. Я хорошо помню  эту экскурсию после «того» лета, в начале первого среднего. Только-только начались занятия.

Стр.91                      СРЕДНЯЯ ШКОЛА

                           «Первый средний»

 Прошло лето и началась новая жизнь в новой школе (она находилась на Гертрудинской – Карла Маркса 18).

 Из четырех еврейских основных школ пришли выпускники в два параллельных «первых средних» - один с латынью, а другой с английским. Я пошла в английский.

 Наш классный руководитель был историк Лифшиц, жена его Регина Моисеевна преподавала немецкий. Тогда у них была трехлетняя девочка Рутинька, потом родилась  Миринька. Сам И.Лифшиц преподавал после войны немецкий в университете, принимал даже у меня кандидатский экзамен в 1953 году. Регина Моисеевна окончила жизнь трагично – в психиатрической. Было это через несколько лет после смерти И.Лифшица. Рута преподает немецкий в университете. Теперь она,

Стр.92-93

очевидно, уже кандидат наук. Ее дочка Ада не просто способная, а талантливая, пишет стихи, знает много языков, сама их изучала. Эта ветвь носит фамилию Вольперт. Есть у них еще двое детей – мальчики, их я не знаю. Миринька стала географом. Мира Яковлевна Клейштейн, она работает все время в 12-ой средней школе. У ее дочки Ани, когда-то страшной непоседы и озорницы, какой в детстве была и Миринька, я была на каком-то комсомольском собрании. О Мириньке и Рутиньке у нас в семье осталась память в виде анекдотического случая, о котором напишу позже. А о Рутиньке мне запомнились слова ее отца, которые я часто вспоминаю и повторяла их и Тусе и Лили. Когда-то, когда Рутинька была  маленькой и ей не хотелось есть суп, отцу стоило только сказать:»Съешь супчик, доченька, ну сделай это для меня» - Рутенька съедала. А сам наш учитель Лифшиц говорил: «И подумайте, у нее льются слезы прямо в суп, но она его ест, чтобы меня не огорчить». А было девочке тогда года три-четыре…

 У Лифшицев в доме я была всего два раза: один раз после окончания «первого среднего» - на даче вместе с Анцей Словиной, и учитель Лифшиц все выпытывал у нас, кто в кого в классе «влюблен», он шутил и смеялся, а мы тоже отшучивались и все отрицали. Хотя он тогда попадал «в точку». Второй раз я у них дома была уже после войны, они жили вместе с Рутой и Мирой ( кажется, ни одна из них тогда еще не была замужем). И мы «вспоминали минувшие дни».

        А тогда, в первом среднем, пришлось заново знакомиться со многими одноклассниками, пришедшими из других  основных школ,

Стр.94-95

с новыми учителями и новыми порядками. Я сидела на одной парте с Анцей  Словиной и в этом классе еще дружила с ней. Мы обе «страдали» - у нее была своя  «неудачная влюбленность». Гарри Финкельштейн тоже начал учиться с нами.  Но занимался совсем плохо. У него были уже совсем другие дела. Со мной  он разговаривал по-дружески, несколько раз я ему даже объясняла не то физику, не то математику, но толку не было никакого. К концу первого полугодия я решила себя «перебороть» и  больше о Гарри не думать, а по совету Анцы переключиться: «Посмотри на этого мальчика» сказала Анце «Это самый красивый мальчик во втором среднем, зовут его Лейбеле Футлик. Я посмотрела на «Красивого мальчика», у него был самоуверенный вид, пухлые красивые губы с «сердечком» на верхней губе и лихой темный чуб, спадавший на лоб. Носил Лейбеле Футлик белые рубашки с отложным воротничком, была у него своя компания мальчиков, он также участвовал в  школьном драмкружке.  И я решила на него «смотреть». Вот и насмотрелась так, что хватило до конца жизни.

А весна 1929 года шла своим чередом. Я училась очень хорошо по всем предметам и всегда была в классе «первой ученицей».      

стр.97   Возвращаюсь в школьное прошлое.

  Лето 1929 года  - после первого среднего началось лето. Мы жили в городе, а уже чуть-ли не в середине июля вдруг выехали в Эдинбург-1 на улицу Кара. В то лето жил с нами и Бенно – он был на свободе. Мы с Зямой целыми днями играли с детьми во дворе - тогда впервые мы узнали, что это пинг-понг. И еще была какая-то очень увлекательная игра в карты «Мичиган». Мы не играли на деньги, играли просто так, на что-то там. Было такое сложное, что делало игру интересной (никто не помнит, я у многих спрашивала). Вот это и было то лето, когда я в белом полотняном платье без рукавов «шествовала» со всей семьей кататься на лодках, а Гера Сегаль по-настоящему держал меня под руку и разговаривал со мной, как со взрослой.

Очевидно, мама и папа хотели, чтобы мы все поправились. Мы в то лето ели и клубнику, и сливки, и сметану, и ягоды. Но все это бралось в долг, в лавке и за-...                          

  Стр.99                КУСОЧЕК ПУТЕШЕСТВИЯ В ДЕТСТВО

  Когда 21 августа 1972 года я отправилась в путь, чтобы найти наши старые дачи, на которых мы жили когда-то, отыскала я очень мало. Одна из них вот была эта, на улицу Кача, теперь улица Гагарина 51. /видимо, фото на отсутствующей стр.98/

стр.100                       ВТОРОЙ СРЕДНИЙ

 Этот год был примечателен тем, что класс стал дружный, у нас было много интересных дел. Во втором среднем мы стали писать  самостоятельные доклады. Мне наш классный руководитель и историк И.Лифшиц поручил подготовить чуть-ли не философский доклад «Смех» по книге Бергсона, а потом доклад о жизни и творчестве Микельанджело. Я усердно готовилась. Доклад о Микельанджело мне  особенно хорошо удался. Я говорила, иллюстрируя доклад демонстрацией репродукций и снимков – в школе был эпидиаскоп. Наш классный руководитель

 Cтр.101

Лора: мне кажется, что девочка с косами - по нашим правилам - слева. А справа от Любы Шуламис Гилигич.

Стр.102

Стр.110                     ЛЕТО ПОСЛЕ «ВТОРОГО СРЕДНЕГО»

Тогда мы жили в Майори на Викторияс.(теперь этого дома больше нет). У нас была двухэтажная дача, где мама и тетя Соня вместе держали «пансион» - разные люди снимали комнаты с питанием. Такой пансион давал возможность летом прокормить семью. Работа у мамы, конечно, была тяжелая, но мы этого тогда не понимали. Я тоже не сидела без дела: мой классный руководитель предложил мне место гувернантки в семье одного зубного врача. Это мама его попросила мне подыскать работу. Там были три девочки, причем две со странностями: Нора, вообще при чужих не разговаривала; Лида, средняя, подражая сестре, тоже перестала говорить; они и в школе на уроках устно не отвечали, и лишь младшая, Эмми, вела себя нормально. Старшей было тринадцать лет, а мне –неполных шестнадцать.

Стр.111  И вот, по рекомендации И. Лифшица, в этой семье решили, что девочкам гувернантка девочка будет ближе  и, может быть, они заговорят. Эта семья жила в  Карлсбаде П (Меллужи), и мне ежедневно после обеда надо было приезжать к ним.  Я туда ездила  на велосипеде. «Впридачу»  к трем девочкам (Нора совсем не говорящая, Лида, подражающая и тоже не говорящая, Эмми, в общем, говорящая) мне дали славненького шестилетнего мальчика, их двоюродного брата Феликса. С ними четырьмя я гуляла и играла, беседовала. И, действительно, обе девочки «заговорили» - все это считали чудом. (Потом, зимой, я продолжала заниматься со старшей, и она даже начала отвечать на уроках).

Стр.112  Но мне было очень трудно - далекая поездка, напряжение, я возвращалась домой совсем измученная. Но мне платили 30 латов, это были большие деньги, и я даже не думала о том, что могу отказаться от такой работы. Выручил меня случай. В нашем «пансионе» жила семья Вайнберг, там были два мальчика. Ники и Иола, шести и восьми лет. Их мама предложила мне с ними после обеда с заниматься и гулять, причем разрешила брать с собой Сашеньку, которому тогда было 7 лет. А платить она обещала 40 латов. Мама поехала в Карлсбад, все объяснила, и я стала гувернанткой Ники, Иолы и Саши. (Был у нас снимок, где мы все вместе, снимал Иола). Это место гувернантки для меня было гораздо менее утомительным – ведь не надо было проделывать такой длинный путь на велосипеде, да и с этими детьми было легче. (Иола Вайнберг теперь кандидат исторических наук, преподаватель  даугавпилского педагогического института. Его жена – моя знакомая Люба Гилевич, тетя Эрика Бермана. Иолу Вайнберг я видела год тому назад, когда была в командировке в Даугавпилсе в связи с двадцатилетием института).

 Стр.114 А, кроме этой моей работы, время проходило очень оживленно. Создалась тогда какая-то новая компания - мы встречались все на пляже, а также вечерами в этой компании был Иосиф Зеликман, Саша Пирожков  и Исаак Коган, которые были на класс старше, а также их друг Годик Нодельман. Мальчиков тетя Соня  тогда называла моими «воздыхателями», хотя  «влюблен» в меня был только Саша Пирожков (Пира).

Среди девочек в нашей компании были Етта Гинзбург, Анце Словина, Фаня, Ляля Виноград (она тогда была больна, должна была лежать в саду, и мы  приходили все к ней). Иногда мы договаривались встретиться в шесть часов утра. Тогда мальчики меня будили.

 Стр.115  Я спала в комнатушке на втором этаже, а чтобы меня разбудили, привязывала к ноге длинную веревку и спускала вниз. Мальчики приходили, дергали за веревку, я просыпалась, быстро мылась и одевалась, а потом мы все куда-то далеко уходили, бродили все вместе. Возвращалась я только к завтраку, всегда очень довольная такой прогулкой. А мальчики во время этих утренних вылазок воровали яблоки в садах у каких-то богачей, залезая на деревья и сбрасывая «добычу» вниз. Впоследствии, когда мы в 50-60-х годах встречались с Годиком (папа Самика Нодельмана) и с Исааком (дядя Виточки Футлик, сестра Исаака – тетя Роза, Виточкина мама) – они почти каждый раз вспоминали это лето и эти наши утренние похождения. А Зеликман, Пирожков, Етта Гинзбург погибли. Анце умерла от рака весной  (или летом) 1945 года. Ляля Виноград уехала заграницу, когда «провалилась» нелегальная типография. А карточка до сих пор напоминает о том веселом лете.

Стр.116                      ТРЕТИЙ СРЕДНИЙ

Раньше всего напишу о вечере, который тоже организовал нам И.Лифшиц. Вечер назывался «Народная песня, народный танец, народная шутка». На вечере пели, декламировали, рассказывали на еврейском, русском, английском и латышском языках. Был еще цыганский табор с костром и песнями. Фаня и я танцевали «русский танец», который поставили мы сами. На мне юбка и бусы от когдатошнего моего маскарадного костюма. Юбку я удлинила, а передник тот, который я вышивала на уроках рукоделия в русской школе.

Это и есть наш вечер «Народная песня, народный танец, народная шутка».

Я – в первом ряду в платье с белым воротничком. Справа сидит И,Лифшиц, рядом с ним наша учительница английского языка фрау Эдельгауз. В середине с бусами Ляля Виноград. Сидит в светлом платье – мама Марика Иоффе, моя подруга.

Стр.118                      ШКОЛЬНЫЙ ДРАМКРУЖОК

 В нашей школе было много энтузиастов-артистов. Было много интересных постановок, «душой» которых являлся очень способный юноша Бенно Тумаринсон (впоследствии он уехал в Америку, там организовал свой театр, который имел большой успех). Я тоже увлекалась работой в драмкружке. Мне все нравилось:  и репетиции,  и просто занятия-этюды(по методу Станиславского, как говорил Бенно Тумаринсон). Очень интересной была постановка «Цип-ци-дрип»- с шуточными костюмами и шуточными  декорациями в стиле «комедии дель-арте», как говорил Бенно Тумаринсон. Хоть пьеса была шуточной, но репетиции были серьезными, и представление получилось оригинальным.

Стр.120  Представление нашего драмкружка - «Цип-ци дрип»,  юмористическо-сатирическая пьеса. Я - принцесса Цип-ци-дрип (во втором ряду, вторая слева). Слева от меня  Яша Шер. Справа –принц Исаак Циссер. Дальше – наш руководитель Бенно Тумаринсон.неизвестный, Фаня Беркович, С бородой и в цилиндре «Иоше-Иуде -Лазарь Бернштейн - дер фельдшер, который всех спасает.  Справа стоит Фима Ливен. Сзади в последнем ряду первый слева – Коля Золотонос (уже тогда пианист, теперь композитор Николай Золотонос). Правее неизвестный, неизвестный, Мойше Зильберман.

Внизу слева направо: неизвестный, Мери Каган, Шуб,за ними стоит «шут с
помпончиками» - Нема Гордон.  (25 февраля 1931 г.)

Настоящее название пьесы "Принц фон Фласкедриге".

Стр.121                                                             

 О Зямином раннем детстве я еще напишу, когда буду писать всё в хронологическом порядке.  Ведь у нас детство прошло «рядышком». А теперь о нем одном. Зяка научился читать в шесть лет (а я в три года, и он, уже будучи юношей, меня всегда дразнил: «Ты научилась читать раньше меня, а я, все равно, читаю быстрее и прочитал больше!»). Читал он в лет 9-ти очень много, еще потому, что часто и долго болел, тогда эта болезнь называлась Drusenfieber- воспаление легочных желез). Зяку приходилось подолгу лежать в постели, мама ему делала «Rohkouf» - давала натертые сырые овощи. И еще мама, увлекающаяся всеми новинками медицины, давала Зяме  сырое молодое мясо со специями, чуть-чуть прожаренную печенку (с кровью), простые лесные и грецкие орехи.

Стр.123                       МОЙ ПУТЬ В ПОЛИТИКУ

 Когда мы окончили VI класс, летом организовался левый  кружок по «самообразованию» которым руководил Исак Брод из средней школы (Исак Брод- это отец Ивара Брода, мужа Брони Шиф, Тусиной однокурсницы).

Анце Словина вступила в этот кружок (он, конечно, был тайным) и предложила вступить и мне. Но я тогда отказалась. Я не хотела быть «левой», да еще чтобы меня «втянули», Но как раз после этого лета (1928) к нам приезжал Ава Лихтер (о котором я писала уже), и он вместе с Бенно до поздней ночи спорили с моим папой «о политике». А я тогда спала «на раме» ( на раскладушке) в столовой и вслушивалась в эти споры. Мои симпатии  почему-то  были на стороне Бенно и Авы, а они были явно «левыми», т.е. коммунистами.  Во втором среднем Анце «разочаровалась» и больше не участвовала в кружках, а я  каким-то образом попала в клуб имени Винчевского - он находился в старом городе. Под маской клуба имени Винчевского...

стр.152   О ТЕПЕРЬ, ПОСЛЕ ТОГО, КАК Я «ПЕРЕПРЫГНУЛА» ИЗ 1931ГОДА В 1972,

         возвращаюсь в свою юность, в «ТРЕТИЙ СРЕДНИЙ», в свою школу.

  Моя жизнь в школе тогда носила какой-то двойной характер: я любила класс, с многими дружила, хорошо училась, а одновременно, параллельно проходила моя недавно начавшаяся подпольная жизнь – послеобеденные встречи с целым рядом девушек и юношей, не посещавших школу, дружба с ними. И трудно мне даже сказать, с кем я была связана больше.

Стр.155-156

...человека три или четыре (была перемена). Я знала, что частично себя «раскрыла» но все равно всем было известно мое «политическое лицо» и, кроме того,  я была уверена, что никто не расскажет  ничего учителям. Через много лет, когда Фима Ливен на войне был ранен, лежал в госпитале, и ему ампутировали ногу, он мне написал в письме такие слова «Надеюсь , что теперь я снял с себя вину перед тобой и смыл позор той пощечины».

    Кроме этой «деятельности» был еще у нас в классе тайный кружок, в котором мы изучали исторический материализм. По поручению комсомола я такой кружок организовала для наиболее «развитых». В него были приняты, кроме меня,  Ляля Виноград, Израхмиэль  Малер и Люба Фишберг. Мы собирались раз в неделю,  и очень хороший пропагандист нас учил уму-разуму, причем его разъяснения были так глубоки и серьезны, что впоследствии, когда я по-настоящему (об этом написано немного раньше тоже) изучала диалектический и исторический материализм, у меня оказалась очень хорошая основа и тогда я по заслугам оценила знания и пропагандические способности моего тогдашнего пропагандиста.

 А в охранке в это время собирались сведения обо мне. Вот то, что об этом периоде написано в справке, полученной из Центрального Государственного исторического архива: По сведениям Латвийского политуправления Л.Эйдус принимала участие в тайных заседаниях и была членом Латвийского коммунистического Союза молодежи, участником школьного отдела и принимала участие в распространении коммунистической литературы.

Стр.157                         ДРАМСТУДИЯ                     

    В это время как-то и каким-то образом организовалась драмстудия, которая была официально зарегистрирована и готовила представления для довольно широкой публики. Об этой студии мне сообщила «наша компания»-подпольщики и полуподпольщики, которые и были участниками и артистами. – Вновь стала «артисткой» и я.

    Студией официально руководил какой-то Глезер, приехавший из Литвы. Он был нашим режиссером, увлеченным, неутомимым, который сам писал музыку, сам руководил оркестром и даже, кажется, сам рисовал декорации. Он поставил грандиозную пьесу «Разрушители машин» - в стиле Мейерхольда. Пьеса имела огромный успех, шла на настоящей сцене. Я играла мальчишку, просившего у деда хлеба и еще одну роль – с Фаней танцевала какой-то мрачный «танец голода».   Потом была поставлена пьеса «Ревю». Я с группой других девушек танцевала «girls» - у нас были цилиндры, жилетки, очень короткие платки, лицо было загримировано соответствующим образом.                   

    Стр.158 Затем прошел вечер с массовыми сценами и хоровыми декламациями, посвященный памяти Шолом-Алейхема. Кроме того, устраивались небольшие вечера с небольшими номерами, и я декламировала «по-детски» стихотворения Маршака. Потом мы стали репетировать пьесу о колхозе  «Участок № 62». Тогда я должна была играть одну из главных ролей, но новый режиссер как раз загляделся на другую девушку и отдал ей мою роль. Я очень страдала из-за несправедливости, а он на ней потом женился (теперь у них не только двое взрослых детей, но и внук).

   Но работа этой студии проходила не в мирной обстановке – то нам запрещали ставить пьесы (Участок № 62 так и не увидел свет), то отказывали в помещении, и надо было спешно находить новые «залы»  для репетиций. Как пришел конец всему этому и с чем это было связано для меня, я еще напишу отдельно.

  Стр.159 А пока что было очень интересно, встречались большие компании юношей и девушек. Вечера были заполнены читками текстов, репетициями, «творческими спорами». А когда студию закрыли, она перешла на нелегальное положение – это уже было позже. И тогда ставили подпольно «200000» Шолом-Алейхема. Пьеса шла нелегально во многих домах. Репетиции проходили на квартирах у «артистов». Приходили они и к нам, на Блаумана 5, когда Ирен было месяцев 7-8. Как-то такое представление проходило под Новый Год и среди зрителей были Дуся с Павликом.

  Стр.160  Оказались там и другие знакомые. Это было так называемое "мероприятие антифашистского движения", антифашистских борцов, которые тогда действовали подпольно под руководством партии, и объединяло людей совершенно разных слоев общества. Но время драмстудии Глезера- это был другой период, это еще «четвертый средний», мне семнадцать лет, я ношу темно-синюю юбку в складку, темно-синюю спортивную блузку, вроде мальчишеской, кожаный пояс на талии и темно-синий галстук.

    Иногда была блузка голубая в белую полосочку. Уже в третьем среднем я волосы стала носить заложенными на затылке, а не косы. Вот такая я и снята на карточке, где виден наш «четвертый средний». И я уже не смеялась на корточках, мне казалось, что это будет иметь легкомысленный вид. Так прошла зима, приближались выпускные экзамены и окончание средней школы. 

Стр 161                 КОНЧАЮ СРЕДНЮЮ ШКОЛУ

      В 1932 году было издано распоряжение об освобождении от экзаменов всех тех учащихся, которые в среднем имеют оценку 4. У меня эта оценка была значительно выше - почти по всем предметам были  пятерки.  Лишь математик Решин* (он теперь глубокий старик, живет с нами в одном доме), догадываясь о моих политических убеждениях и подпольной работе, выставил «на-зло» четверки. И вот я уже знала все оценки, которые будут в моем аттестате зрелости. Знала, что освобождена от всех экзаменов и что дальше могу выбирать свою дорогу в жизни. Но получилось все немного по-другому, или я думала…

 *Арон Решин умер в начале ноября 1973 г.

Стр.178                      ЛЕТО 1932 года           

     Теперь я возвращаюсь к тем дням, когда меня только-только выпустили на свободу. Я, конечно, сразу повидалась с друзьями, побежала в школу. Там еще шли экзамены – для тех, у кого не получалась в среднем «четверка». А, кроме того, Люба Фишберг, Анце Словина и Ляла Виноград, у которых тоже не было экзаменов, сдавали латынь. Дело в том, что в течение года тем, кто учил английский (наш класс), учитель И.Лифшиц предложил факультативно заниматься по-латыни. Однако  оценка в  аттестате по этому предмету давала возможность поступать на   некоторые факультеты, куда без латыни не принимали.

    Например, на медицинский, фармацевтический, юридический. Вместе с  Любой, Анцей и Лялей  должна была сдавать латынь и я – экстерном. Но из-за ареста я не попала на этот экзамен. Они сдали, а я так и осталась без латыни.

Стр.179    Вскоре школа опустела, а я с моими домашними выехала на взморье в Яундубулты. Мама опять устроила пансион, я опять поступила в гувернантки. А кроме того, стала сама заниматься, чтобы поступить в университет. Вставала я в шесть утра и учила физику.

    Вот тогда и приходил за мной несколько раз Лева Вассерман, чтобы дать мне покататься верхом на их лошадке, которая возила продукты для их магазина. Занималась я недолго, т,к. при оформлении документов требовалась справка о здоровье. У меня обнаружили что-то в легких - вот и оказалась для меня на то лето закрыта дорога в университет. Но я как-то не очень жалела

Стр.180

об этом. Может быть,  действительно я себя нехорошо чувствовала, как-то не осознавая этого. Я стала работать «гувернанткой», даже в двух семьях— ведь теперь времени было много. Одними моими воспитанниками были дети учителя Бергмана, двое из них, Мика и Саша живы, а самый младший, Данечка —погиб.  Вторыми воспитанниками были Ита и Марик  Крамеры. Ита была прелестная миловидная девочка, а Марик капризуля и крикун лет двух-трех (с ними по странной случайности я встретилась в 1940 году в первой пионерской колонии. А впоследствии  оказалось, что они родственники Раши Ромм  и я их встречала там не раз. Ну и кроме того, я, конечно, занималась своими пионерскими делами. Многие из моих ребят летом жили в благотворительной детской колонии,  и мы в саду этой колонии устраивали наши заседания – будто я и еще несколько...

Лора: 9 авг 2020

Ита и Марик Крамеры - мои троюродные сестра и брат. Ита, в прошлом юрист, живет в Риге, успешно управляет своей недвижимостью. Сейчас ей 87 лет. Марк умер несколько лет тому назад.

Стр.183             Лирическое отступление

  «Последняя точка» с моим арестом была поставлена совершенно  случайно, через лет 28. Как-то я отдавала проявлять пленки в фотоателье и встретила художника Бернгарда Львовича Данненгирша – учителя рисования, который пришел на смену И.Фридлендеру. Я Б. Данненгирша встречала и во время войны, и после войны, но ни о чем, собственно говоря, с ним не беседовала. А тут он вдруг говорит: «я давно, Люба, хотел вас спросить: ведь вас когда-то охранка арестовала с плакатиками. А известно ли вам, кто их изготовлял?» Я не знала. «Эти плакатики тогда рисовал и изготовлял я»- говорит тов. Данненгирш. «Тогда ко мне пришли и сказали, что  с плакатиками поймали и арестовали какую-то девушку, кажется, Любу Эйдус!»  Для меня в ту минуту в фотоателье это было странным и неожиданным возвращение в прошлое. И было какое-то радостное чувство, что эти плакаты были не случайными, а попали ко мне из рук человека, которого я знаю и уважаю, из рук моего учителя рисования, который преподавал у нас в школе. 

Стр.185       Скороговорка последующих лет

                  Осень 1932 – весна 1933

Раз уж я не поступила в университет, надо было думать о работе. Как-то я пошла «наниматься на фабрику» - консервный завод, но ничего не вышло. Еще раз куда-то ходила, но толпа желающих была слишком большой, а место-то было одно – где-то в конторе. Пришел на помощь мой бывший классный руководитель И.Лифшиц. он меня рекомендовал в семью Янкелевичей гувернанткой их трехлетней девочке Ине на три с половиной часа перед обедом. Получила я 20 латов (пара хороших туфель или плата за плоховатую меблированную комнату; или 10кг масла; или 80 раз проехаться на трамвае). Мою Иночку я очень полюбила. Она была умницей, на редкость развитой хорошенькой девочкой, притом один глазик у нее…